Мне б только знать отныне, навека,
Приняв в родню всю даль страны огромной,
Что – главное – останется река,
На берегу которой молвлю: – Дома!
Татьяна Азовская
Уральск! … Это слово – произнесённое вслух – при мне, особенно из уст незнакомого человека, где – нибудь в пути, на вокзале, в аэропорте, в чужом городе, куда частенько заносила меня какая-либо нужда, даже в вечной повседневной суете жизни – всегда заставляет меня внутренне вздрогнуть. Так, наверное, вздрагивает пожилой уже человек, когда при нём, вдруг, кто-то посторонний назовёт фамилию, имя и отчество его матери или отца, которых давно уже – нет в живых…
И медленно приходя в себя, нахлынут широким, горячим степным потоком, воспоминания детства – самого счастливого времени твоей жизни.
Урал в среднем течении в ледоход, крушащий метровый лёд, поднимая с лёгкостью огромные льдины в высоких торосах заторов, его безудержный весенний разлив на Бухарскую сторону – на семь километров до Подстёпного.
В половодье, когда мы, уральские – пацаны, бросали все свои нехитрые дела и рвались на лодках в этот чарующий – сказочный мир воды и солнца. Стаи перелётных птиц в небе, редкие лесистые и степные островки, пока не покрытые водой могучей реки, но уже одетые нежной зеленью тальников, травы и такого вкусно-кислого щавеля, вырвавшегося, из-под земли на солнцепёке, нам – малым ребятам пятидесятых годов в после зимнюю усладу.
Три реки – словно обнимающие город, с Самарской стороны – дремлющий, почти стоячий, поросший камышом и кувшинками Деркул. Спокойный принявший в себя его воды тихий Чаган. И со стороны Бухарской – могучий, вобравший в себя их сонную силу, крушащий весной на стрежне высоченные яры и тихо отдыхающий на светло-жёлтых песчаных отмелях в летний межень – Урал. Седой и древний, внушающий благоговейное смиренье не только, теперь уже тихим, степнякам-кочевникам калмыкам и казахам, но даже лихим и отважным Яицким казакам, защитникам юго-восточных рубежей России на протяжении веков – Урал – второй после Волги родитель Каспия.
Уральск – казачий, русский, губернский, весёлый, шумный и бесшабашный в дни праздников и гуляний, и до уездного – тихий, по – азиатски сонный в серые будни, особенно зимой, в лютые морозы со степным пронзительным ветром и свистящей – стонущей позёмкой – бураном. Уральск в летний зной с ветерком, со скрипящим на зубах «уральским дождичком» – степной пылью. И в тихие дни, когда на солнцепёке просто нечем дышать, а в степи за глоток холодной воды (я уже не говорю о прохладной, сочно – сахарной мякоти степного арбуза, извлечённого из ямы закрытой камышовым матом, из – под тени навеса на бахче) ты готов (прости Господи!)– душу отдать.
Вот когда, вспомнишь освежающие воды Урала, выходя из которых на горячий степной ветерок, и ещё больше остывая, до мурашек на коже, говорят: «Как заново родился!» И хочется, опять, лечь и зарыться в тёплый, чистый песок Урала, согреваясь его теплом и вдыхая, до боли знакомый и близкий запах (странно – вроде бы песок не пахнет) – аромат тепла родной земли – как вдыхает запах матери и её молока младенец, засыпающий на её груди.
Степная и луговая охота, и рыбалка с кострами, ухой и шулюмом под широким степным звёздным небом.
Михайловский – «Старый собор» на высоких ярах, словно парящий над Уралом, лесными и луговыми далями за рекой, до Подстёпного на горизонте и дальше над всей Бухарской степной стороной на сотни и тысячи километров, в глубины Азии.