Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы

Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Название: Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Автор:
Жанры: Военное дело / спецслужбы | Биографии и мемуары
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: 2017
О чем книга "Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы"

В новую книгу «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы» вошли одиннадцать биографий писателей и поэтов Золотого века – от Державина и Дениса Давыдова до Чаадаева и Пушкина, – умевших держать в руке не только перо, но и оружие. Они сражались на Бородинском поле в 1812-м и вступали победителями в Париж, подавляли пугачёвский бунт и восстание в Польше, аннексировали Финляндию, воевали со Швецией, ехали служить на Кавказ… Корнет, поручик, штабс-капитан, майор, полковник, генерал-лейтенант, адмирал: классики русской литературы.

Бесплатно читать онлайн Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы


Предисловие

Различимые силуэты

Ещё полвека назад они были близко.

Писавший о людях Золотого века вглядывался в склянку тёмного стекла из-под импортного пива – и вдруг, как ему казалось, начинал различать людей и ситуации.

Державина мохнатые брови, глаза его стариковские и подслеповатые. Шишков сжимает строгий рот. Давыдов не хочет, чтоб его рисовали в профиль – нос маленький. Потом смотрится в зеркало: да нет, ничего. Глинка печально глядит в окно; за окном – тверская ссылка. Батюшков пугается один в тёмной комнате, резко выбегает в зал, еле освещаемый двумя моргающими свечами, шёпотом зовёт собаку – если собака придёт, значит… что-то это значит, главное – вспомнить её имя. Эй, как тебя. Ахилл? Пожалуйста, Ахи-и-ил. Пытается свистеть, кривит губы – забыл как. Вернее сказать, никогда не умел. Катенин наливает полстакана, потом, так и держа бутылку наперевес, задумывается и, спустя миг, быстро доливает всклень. Вяземский с трудом сдерживает ухмылку. Вдруг выясняется, что у него ужасно болит сердце. Он сдерживает ухмылку, потому что, если засмеётся в голос, – упадёт от боли в обморок. Чаадаев скучает, но он уже придумал остроту и лишь ждёт удобного момента, чтоб устало её произнести. Раевский злится и беспокоен. Играет желваками. Всё внутри у него клокочет. Несносные люди, несносные времена! Бестужев разглядывает дам. Дамы разглядывают Бестужева: Вера, я тебя уверяю, это же тот самый Марлинский.

Наконец, Пушкин.

Пушкин верхом, Пушкина не догнать.

Склянка тёмного стекла, спасибо тебе.

Им было проще, жившим тогда, в середине прошлого века: Булату, Натану или, скажем, Эмилю – кажется, кого-то из них звали Эмиль, их всех звали редкими именами. Золотой век они описывали так, словно рисовали тишайшими, плывущими красками: всюду чудился намёк, мелькало что-то белое, бледное за кустами.

Обитатели Золотого века, согласно этим описаниям, ненавидели и презирали тиранов и тиранию. Но только нелепые цензоры могли подумать, что речь идёт о тирании и тиранах. Разговор шёл о чём-то другом, более близком, более отвратительном.

Если вслушиваться в медленный ток романов о Золотом веке, можно различить журчание тайной речи, понятной только избранным. Булат подмигивал Натану. Натан подмигивал Булату. Остальные просто моргали.

Но в итоге многое оставалось будто бы неясным, недоговоренным.

Блестящие поручики отправлялись на Кавказ – но что всё-таки они там делали? Да, вели себя рискованно, словно кому-то назло. Но кто в них стрелял, в кого стреляли они? Что это за горцы такие? С какой они горы?

С кавказской горы горцы – опасные люди. Михаил Юрьевич, вы бы пригнулись. Не ровен час в Льва Николаевича попадут.

Иногда поручики воевали с турками, но зачем, отчего, с какой целью – снова никто не понимал. Что, в конце концов, им было нужно от турок? Наверное, турки первые начали.

Или, скажем, финны – чего они хотели от финнов, эти поручики? Или – от шведов?

А если, не приведи Господь, поручик попадал в Польшу и давил, как цветок, очередной польский бунт – об этом вообще не было принято говорить. Поручик наверняка попадал туда случайно. Он не хотел, но ему приказали, на него топали ногами: «А может, тебя, поручик, отправить во глубину сибирских руд?» – кажется, вот так кричали.

Авторы жизнеописаний поручиков щедро делились со своими героями мыслями, чаяниями и надеждами. Ведь авторы были искренно убеждены, что мысли, чаяния и надежды у них общие, будто и не прошло полтора века. Иногда даже могли сочинить вместе с ними (а то и за них) стихотворение: какая разница, когда всё так близко.

А что – рукой же подать: авторы жизнеописаний родились, когда ещё был жив Андрей Белый, а то и Саша Чёрный. Ахматову и подавно видели своими глазами. А ведь от Ахматовой полшага до Анненского, и ещё полшага до Тютчева, а вот уже и Пушкин показался. Два-три рукопожатия.

К склянке тёмного стекла свою согретую рукопожатием ладонь прижал: пока тепло её таяло, успел разглядеть линии других рук. А если к ней ухо приложить? Там кто-то смеётся; или плачет; а вот и слова стали разборчивы…

Сейчас, в наши дни, одному руку сожмёшь, другому – ничего не чувствуешь: даже от Льва Николаевича не слышны приветы – куда там к Александру Сергеевичу или Гавриле Романовичу дотянуться.

Для нас живые, свойские – Маяковский, Есенин, Пастернак: та же смуть, те же страсти, тот же невроз. Не жалею, не зову, не плачу, свеча горела на столе, ведь это кому-нибудь нужно. Они нашими словами говорили, ничем от нас не отличались: дай обниму тебя, Сергей Александрович; дайте лапу вашу сжать, Владимир Владимирович; ах, Борис Леонидович, как же так.

Серебряный век – ещё близкий, Золотой – почти недосягаемый.

Для путешествия в Золотой век склянка тёмного стекла нынче уже не подходит. Вертишь её в руках, крутишь, трёшь – тишина. Да и жил ли там кто в ней?!

На Золотой век надо долго настраивать разноглазый радиоприёмник, вслушиваться в дальний, как с другой звезды, шип, треск, трепетанье.

Вдруг различить прерывающийся голос: «…склоняся на щиты… стоят кругом костров… зажжённых в поле брани… простёр… на арфу… длани…»

С кем это? О ком? Кому?

Разглядывая Золотой век, приходится наводить в его сторону длинную, как каланча, загибающуюся подзорную трубу. До зуда во лбу всматриваешься в сочетание звёзд, поначалу кажущееся спонтанным, случайным, рассыпанным.

…А потом вдруг различаешь анфас, посадку головы, руку.

В той руке – пистолет.

Державин невольно зажмурился, ожидая выстрела, но пушка всё равно ударила нежданно; он вздрогнул и тут же раскрыл глаза. Все вокруг закричали: «Атамана… их атамана убили!., сволочь побежала!»

Шишков ехал в повозке вдоль стены, выложенной из заледеневших трупов. Стена не кончалась. Мысленно он прикидывал: вот эта, забыл как, улочка, ведущая к Неве, – она же короче? Нет, точно короче.

Давыдов привстал на стременах, выискивая взглядом Наполеона. Он однажды встречался с ним глазами – в день заключения Тильзитского мира. Но то был совсем другой случай, тогда Давыдов и помышлять не мог, что может увидеть его так – будучи на коне, с саблей наголо, во главе отряда головорезов, получивших приказ «С пленными не возиться, детушки мои».

Глинка удивлялся сам себе: в детстве его мог до ужасного сердцебиения напугать внезапно налетевший шмель. Теперь, минуя неприятельские позиции, он даже коня пришпоривал без остервенения, жалел – при том, что по Глинке сейчас били даже не ружейным огнём – попасть в скачущего всадника из ружья не так просто, – а картечью.

Некоторое время Батюшков думал, что он умер и погребён. И его разрывают, чтобы переложить надёжней, удобней. И землю не роют, а будто бы сносят, стягивают слипшимися тяжёлыми пластами. Наконец, догадался, что лежал под несколькими трупами, заваленный. Когда Батюшкова подняли на руки, он успел увидеть одного из придавивших его: тот лежал на боку со странным лицом – одна половина лица была невозмутима и даже умиротворённа, другая – чудовищно искривлена.


С этой книгой читают
Захар Прилепин – прозаик, публицист, музыкант, двукратный финалист премии «Большая книга». Известность ему принесли романы «Патологии» (о войне в Чечне) и «Санькя»(о молодых нацболах), «пацанские» рассказы – «Грех» и «Ботинки, полные горячей водкой». В новом романе «Обитель» писатель обращается к другому времени и другому опыту.Соловки, конец двадцатых годов. Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошл
Михаил Шолохов – один из крупнейших писателей ХХ века, автор эпических произведений, посвящённых революционным событиям в России и прежде всего на его родном Верхнем Дону. По праву считаясь советским патриотом и убеждённым коммунистом, он в то же время постоянно подвергался партийной критике, защищал жертв репрессий и сам едва избежал расправы ретивых чекистов. Любимый миллионами читателей, он был чужим для завистливого литературного бомонда, в с
Захар Прилепин – прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Большая книга», «Национальный бестселлер» и «Ясная Поляна». Автор романов «Обитель», «Санькя», «Патологии», «Чёрная обезьяна», сборников рассказов «Восьмёрка», «Грех», «Ботинки, полные горячей водкой» и «Семь жизней», сборников публицистики «К нам едет Пересвет», «Летучие бурлаки», «Не чужая смута», «Всё, что должно разрешиться. Письма с Донбасса», «Взвод».«И мысли не было сочинять
Начало двухтысячных, молодые участники экстремистской организации «Союз созидающих» под предводительством «философа, умницы и оригинала» Костенко захватили здание администрации с целью переворота… Герой романа – Александр Тишин, или Санькя, как зовут его бабушка с дедом, – оказывается в самом центре омоновской мясорубки и жестоко бьется за свои мечту и правду…Роман «Санькя» вошел в шорт-листы «Русского Букера» и «Национального бестселлера», удост
Современная прокси-война, которую против России ведет Запад в лице агрессивного блока НАТО, заключается в отсутствии прямого открытого противоборства. Необходимо понять: старая доктринальная советская основа военной организации устарела; современная война – это война научных знаний и новых технологий. Силы и средства, в том числе человеческий ресурс армии и флота, ничего не решают в новых условиях возможного применения морского, космического и ат
У Англии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, есть лишь постоянные интересы. И со своими врагами она неизменно предпочитает воевать чужими руками. В начале XX века для борьбы с Россией на Дальнем Востоке Англия использовала японские руки. В Англии был построен японский военно-морской флот, в Англии же обучались его офицеры, и когда в 1904 году разразилась русско-японская война, при японском командовании неизменно присутствовали английс
Руководство ГРУ ГШ ВС РФ поручило сотруднику нелегальной разведки с оперативным псевдонимом «Звездочет», в рамках операции «МАГИЯ ВРЕМЕНИ» найти архив Иосифа Сталина, который пропал странным мистическим образом в августе 1991 года из особо охраняемой цитадели СТАРАЯ ПЛОЩАДЬ. Архив товарища Сталина охраняла группа специального назначения «ВЫМПЕЛ». По одной из версий, секретный архив могли похитить НЕИЗВЕСТНЫЕ – некие сущности пограничной подземной
Диверсионно-разведывательная работа – неотъемлемая часть современной войны. В этой книге описаны методы работы современных диверсионно-разведывательных групп, их способы комплектования, вооружения, особенности конспирации и незаметного перемещения, действия в городе и сельской местности.Окутанное завесой тайны на протяжении многих лет искусство разведчика-диверсанта становится ближе и доступнее рядовому читателю. Теперь каждый может прикоснуться
Кавказ – это прекраснейшая жемчужина, и одна из самых драгоценных, так как этот край не имеет себе равных по роскоши природы и теплому влажному климату.Кавказ, по выражению одного исследователя, представляет собою чудную мозаику народностей, интересную своими легендами, сказками, пословицами, яркими чертами нравов, обычаев, костюмов.Посещающим Кавказ и теперь нередко представляются картины и фигуры Ветхого Завета. Несмотря на различное происхожде
В основе повествования – тысячелетняя борьба белорусского народа за независимость со времен Полоцкого княжества до конца ХХ века.В книге рассказывается об истории древних белорусских городов, природных богатствах государственного национального заповедника «Беловежская пуща», Березинского биосферного заповедника, белорусских национальных парков.Здесь читатель узнает о великих белорусах – Евфросинии Полоцкой, Кирилле Туровском, Франциске Скорине, С
Чем может грозить тонкий писклявый смех пленного юноши грозному сотнику княжеской дружины? Чем беспомощность и бесчеловечность могут сломать сильного человека, побывавшего в сотнях передряг?…
Незамысловатый труд, философия не претендующая на звания абсолютной, философия простой человеческой жизни.