© Андрей Андреевич Митин, 2018
ISBN 978-5-4490-2216-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Сто лет – революции, мне семнадцать,
дальше уже сединою пахнет.
Как Ахиллесу успеть, угнаться
за Временем – сонным, как черепаха?
Видели ели и сосны многое,
со сплетником-ветром шепчутся лапы,
про то,
как Старик ехал в ссылку с Миногой,
и Колчак,
бросая обозы,
драпал.
А в нашем Нынче мало задора,
у Нынча на шее затянут жгут.
Солнце дрожит как кумач матадора,
а быки отупело газоны жуют.
Бесстрастный,
будто стишок в альбом,
больно умные стали теперь быки!
Исчезли в прошлом,
в огне шальном.
оловянные гордые мотыльки.
Весь этот китч не сидит в печёнках?
Наше время —
попса,
этажи да крыши.
Вонзай свой рог бандерильей чёрной
в пролежни мира,
натоптыши,
грыжи!
Болячки давнишние разбередили.
Ещё не проснулся – глаза разотри!
Видишь —
стыдоба слёз крокодильих
стекает стеклянным плачем витрин!
Ведь если их делать – ведь есть чудеса,
вамуренный в мир человек сильней!
Люби,
Дон Кихот,
не миШурных Сар,
а валькирий,
ирландок
и Дульсиней.
Стихов и прозы тугая феня,
стуки по-птичьи горячих вулканов —
шаги по построенной красными фениями,
уготованной нам Бусиде Великанов.
Человек не мерить обувь рождён,
потому босяки и шагают вперёд.
Мы вместе лезем на общий рожон,
крича заветное «Так не пойдёт!».
Хватит нам прошлое годовщинить,
у нас большие дела впереди!
Хочешь за нами пойти?
Ищи нить,
хватайся, не бойся и в ногу иди.
Стрелки часов вращаются нами,
земной оси без нас не вращаться.
Напишут на на знамени мирмидоняне:
«Война – навсегда,
навсегда – семнадцать!»
Бесцеремонно здравствуй.
Телеграмма дошла, надеюсь?
Прошлые не доходили —
снова отправить пришлось.
Слушай, писать адресата
лучше Dominus Deus
или по ортодоксу —
Господь Иисус Христос?
Почтовый индекс Эдема
не поменяли часом?
А то челобитные строчим,
а они не к тебе идут,
может быть, почтальонам
холодно в тонких рясах,
так-то, у почтальонов
очень нелёгкий труд.
Кстати о почтальонах,
как там твоё здоровье?
Думаю, не в порядке —
мы тут такое творим!
Твоё священное тело
твоей запиваем кровью
и каннибалов заядлых
крестом осеняем твоим.
У меня, по-хорошему, жалоба —
какого чёрта, Иешуа?
Люди безвинно страдают
ещё с первобытных пещер.
Ты про запретные яблоки
мне вермишель не навешивай!
Это давненько было,
если и было вообще.
Почему на руинах Алеппо
дети играют гильзами?
Вне твоей юрисдикции?
Нифига ты не всемогущ.
Или веков языками
оказался причёсан и вылизан?
Насытился манкой небесной
в зелени райских кущ.
Почему на индийских заводах
казнят без вины рабочих?
Ты не был об этом в курсе?
Это – дела бодхисатв?
А может, вытравил жалость
румянец откормленных щёчек?
Не тревожит земная осень
парадный Эдемский сад.
Почему паутиной Россию
оплели попы-кровопийцы?
Загребущие толстые лапы
набивают мохнатый живот.
Этих-то точно знаешь!
Эти в твоей юрисдикции!
Молнии залежались —
пустил бы парочку в ход!
Что, Иисус, довольно?
Тебя уязвил, ужалил?
Если ещё совестишка
в сердце твоём жива,
скорее слезай с распятья
и разбивай скрижали,
будут сегодня не лишними
наши дела и слова.
Если кровавые струи
стекают с худого лица,
значит, дорога к звёздам
проходит по нашей коже.
Солнце на мясо пустит
тушу златого тельца.
Много работы нынче,
ты приходи, поможешь.
В громадах далёких галактик
и в микромире молекул
нету для бога места,
и до сих пор не нашлось.
Одна существует вера —
в Разумного Человека,
один из её пророков —
товарищ Исус Христос.
Я в электроне, за дверью холодного тамбура,
еду,
рисую на стеклах серпы с молотками,
бабка в вагоне с пузатым мешком топинамбура,
по-моему,
ещё и с рулоном какой-то ткани.
С нею,
бурые губы застлав бородой,
пальтишко дрянное, куцые рукавицы,
ругает правительство и говорит про удой,
дед,
от мороза и беленькой краснолицый.
За ними —
пара, четверорукая, четвероногая,
роты столкнулись в решающей страстной схватке,
целуются —
всё им мало и всё им немного,
успеть долюбить друг друга до пересадки!
Дальше —
мамаша, кроет сынишку руганью,
интересно, чем провинился опять сорванец?
А рядом она, неохотно болтает с подругами,
лицо – алебастр,
в глазах – холодный свинец.
Носятся зайцы,
за ними проводники,
ковровой дорожкой рассыпали пачку «Зевы»,
а за окнами
желтых прожекторов кажут клыки,
чёрные дыры,
чёрного космоса зевы.
Землю грызёт желчно-жгучая желтизна,
чернотою изрезаны стволы белокожих берёз,
трудно немому голосистое знание знать,
суматоха вокруг и ирисковый анабиоз.
Я далеко,
я не брат
и не дядь,
и не зять,
я вроде плывущих мимо полей и казарм.
Как бы вам,
дорогие,
о виденном рассказать,
о том,
какая над вами нависла гроза?
В репродукторе запись тугая: «Речной вокзал»,
уходят мамаши
и бабки,
и кролики с зайцами.
Язык повернулся – и я рванулся назад,
а мне отвечают:
«Осторожно,
дверь закрывается»
***
Когда по наши пропащие души придут цунами,
будет небо над морем сизо, будто в СИЗО,
бахромою белёсой буруны побегут за нами,
оставляя на ткани моря тусклый узор.
С пеной у рта прогрохочут, что мы арестованы,
захохочут, сказав, что нам не сносить голов.
Но мы, у нас ведь сердца полны флогистона —
как жестянки консервов, расплавим цепи оков.
Босыми ногами по гальке сбежим от погонь,
и корсаров пойдём искать по затерянным пристаням,
гречневый/греческий в жилах у них огонь —
какая разница?! главное, чтобы расхристанные.
Таких и боятся щекастые морды в сале,
главное – чтобы стояли против попсы.
Когда поплывём под алыми парусами,
обмоткою опыта дрогнут густые усы.
Раскалится распятие мачты кровавым бинтом,
мачта обнимет небо корявыми реями.
И будут швартовы отданы, а потом
мы двинем без якорей, скорее, ведь нету времени!
С горя пойдут топиться пустые пирсы,
когда матросов Гольфстрим позовёт на шканцы.
Они оставят пыльные хартии и экзерсисы
и пойдут по воде, вослед за Летучим Голландцем.
Сребролюбия мимо, мимо затхлых таверн,
со штилем в горле – и ладно, и так натощак.
Чистыми будем! Братцы, свистать всех наверх!
Левым галсом пойдём – Буцефала зари укрощать!
***
Как долго нужно смотреть на воду, чтобы её опрозрачить?
Недели и месяцы, может быть, годы, покуда осядет взвесь.
Увидеть движение усиков рачьих,
увидеть утопший танечкин мячик,
И то, что песчинки веками прячут,
Вселенную, как она есть.
Поэтому зори лучше закатов, потому что приходят раньше.
Над лужей, закисшей в сером асфальте, летает мячом лапта.
Весело в такт похоронным маршам,
когда-то по-свадебному звучавшим,
в немытых веками асфальтовых чашах
рожу свою топтать.
Как долго нужно мир тормошить, чтобы он наконец затрясся,
и чтоб наконец отыскал дорогу маятник Агасфер?
Брошенный камень разгонит ряску,
и небо станет зеркалом ясным,
себя увидишь младенцем в яслях,
а в глазах у тебя – рассвет.
Труба исходит дымною вереницей,
рыжее солнце заклеено серым пластырем,
кресало рубцует повидавший виды силициум,
