ПРОЛОГ Я навожу в доме порядки
Пока моя мама что-то делает на кухне, готовит обед или моет и расставляет в нашем большом белом шкафу посуду, висящем на стенке, потому что я слышу шум бегущей из крана воды и звон чашек и тарелок, я помогаю ей по дому, навожу в нём порядки. Я тоже, как она, занят очень важным, и, конечно, полезным делом. Оставшись на время без присмотра, я первым делом направляюсь в спальню, открываю дверцу полированной коричневого цвета тумбочки за блестящую ручку и выбрасываю из неё на пол все мои детские вещи, которые в ней находятся.
Я стараюсь все делать быстро, пока не видит мама, потому что она мне запрещает так поступать. Я знаю, что когда она придёт в комнату и увидит разбросанные на полу вещи, она, конечно, будет меня ругать. Поэтому я и спешу, пока она не застала меня за этим занятием. Я еще не понимаю, что так поступать нехорошо. Что этого делать не надо. Да я по-другому и не могу. Я так развлекаюсь. А ещё мне хочется привлечь к себе внимание мамы. Пусть больше занимается мной, а не обедом и посудой на кухне. Разве я ей не дороже?..
— Ты что тут творишь? — строго так вдруг говорит мне за моей спиной мама. — Это кто тут мне делает шкоду?
Я тут же бросаю своё занятие и бегу мимо неё, звонко хихикая на ходу, в другую комнату. А она делает вид, что пытается меня поймать, но у неё это не получается.
— Вот я тебе сейчас задам. Догоню-догоню..,— несётся мне вслед, и я слышу топот её ног. Это она на месте стучит ногами по коричневому крашеному полу, делает вид, что бежит за мной, чтобы меня поймать.
Я прячусь в зале под круглый старый стол и сижу тихо-тихо, как мышь, чтобы мама меня не нашла. Но она меня, кажется, и не ищет. Она засовывает обратно в тумбочку разбросанные мной по полу мои вещи.
— Вот какой помощник у меня подрастает, — говорит вполголоса мама.
А я не понимаю, она ругает меня или наоборот хвалит за помощь в делах. Как только она уходит из комнаты на кухню, я оказываюсь на прежнем месте, в спальне, и опять опустошаю тумбочку от детских вещей. И опять всё повторяется. Мама меня застаёт за этим занятием и делает вид, что хочет меня поймать, а я убегаю от неё и прячусь под стол, где она меня не видит и не найдет.
Вот так весело мы и живём.
ГЛАВА 1 Мой первый день в яслях
Одно из моих самых первых и ярких впечатлений и воспоминаний в жизни — посещение мной детских яслей. Не знаю, точно, сколько мне тогда было лет: год, два или может быть немного больше. Но я до сих пор помню, как мама впервые привела меня в детский коллектив, где было много таких же ребят, как я, моего возраста, мальчиков и девочек. Молодая худощавая тётя воспитатель встретила нас очень ласково и радушно, и с широко открытой улыбкой на лице. От нее так и веяло неподдельной добротой и любовью ко всем малышам, в том числе и ко мне. Я это хорошо чувствовал и понимал, хотя был совсем ещё мал. А потому тут же проникся к ней высоким и искренним доверием и даже, возможно, любовью.
Она что-то быстро говорила ласковым голосом мне и моей маме, а что я, конечно, не воспринимал до конца. А потом, когда моя мама ушла, и оставила меня одного с этой доброй и ласковой тетей, воспитатель осторожно взяла меня за руку и отвела к другим детям. Они в это время играли в нашей группе с разными игрушками на большом коврике, который лежал на полу, и я присоединился к ним.
Все было хорошо до того момента, пока мне не захотелось справить естественные надобности, и когда я уже не мог больше терпеть, я ее справил, конечно, в свои новые коричневые колготки.
Не знаю, сколько времени я так ходил среди остальных детей по группе, пока меня не нашла другая большая, широкая в кости и очень серьёзная тетя в белом халате. Она была нянькой. Эта тётя не была такой доброй, как та, молодая, что встретила меня в детском садике, а резко отличалась от неё. Я чувствовал и понимал, что от неё исходит зло и раздражение, и сжался в комок при её ко мне приближении, как маленький хомячок, когда рука касается его мягкой пушистой шёрстки. Если бы я был улиткой, то спрятался бы в свой маленький домик и не вышел бы оттуда никогда, чтобы не раздражать няньку-хозяйку. Но я не улитка, и мне пришлось терпеть и слушать эту тётю, и испытать её гнев на себе до конца.
Злая нянька больно дернула меня за руку и строго так сказала:
— Хорошо, ты новенький, сделал это в первый раз. Но разве родители дома тебя не приучали ходить на горшок? Пойдём, я тебе покажу, где у нас в группе находится туалет. Как захочешь писать, ты должен идти туда. Если еще раз все сделаешь в штаны, то я тебя побью.
После этого она отвела меня за руку в ту часть здания, занимаемого нашей группой, где находился туалет — небольшая чистая и светлая комнатка с маленькими белыми детскими унитазами.
— Ты всё понял, что надо идти сюда? — спросила она меня, и слегка встряхнула.
Я подтвердил, что понял её, кивком головы, и добавил для пущей убедительности:
— Да.
— Вот и хорошо,— сказала она и ушла.
Какое-то время и у меня всё было хорошо. А потом мне снова захотелось в туалет, но я терпел, сколько мог. А когда мне стало совсем невмоготу, пошёл туда, куда мне показала нянька. Но я только думал, что я пошел туда. Потому что я почему-то попал в другую комнату, а не в ту, что было надо. Конечно, не нашёл туалета, и, снова, не выдержав, все опять спустил в штаны. После этого заорал во весь голос от страха и отчаяния, как будто меня резали, как барана, предчувствуя близкое суровое наказание. И оно не заставило себя долго ждать, а явилось в виде злой и рассерженной на всех и на все, в том числе и на меня, большой няньки в белом халате с толстыми огромными ручищами. Схватив меня одной левой рукой, она (это чудище и гроза всех детей) другой правой рукой с яростью сдернула с меня мои тонкие штанишки, а затем так наградила меня несколькими сильными и звонкими хлопками по моей белой и нежной детской попе, что та тут же стала розовой от её грубых прикосновений. Мне было очень больно, а ещё обидно. Потому что дома меня не обижали и не били, а любили и лелеяли, и я это понимал и чувствовал. Ощущал себя единственным, неповторимым, а еще и самым важным на всём белом свете для своих родителей, а значит и для всех остальных людей, живущих на земле. А тут какая-то чужая тётка шлепала меня больно и без зазрения на то совести.
Я, наверное, орал так, что было слышно на улице и прохожие смотрели в сторону садика и качали головами, удивлялись, почему так орут дети и что там такое воспитатели могут с ними делать. Но это никак не смущало мою няню и наставника, серьёзно взявшуюся за моё культурное воспитание и намеревавшуюся сделать из меня настоящего человека. Переодев меня в другое бельё и пообещав повторить процедуру, если я «отличусь» еще хоть раз, она поставила меня на ноги на холодный пол, а сама удалилась с чувством собственного достоинства и выполненного ей большого долга.
