После института в одну и ту же школу с моим однокурсником Женькой Линчевским мы распределились случайно. Поначалу директриса просто стонала от счастья, поскольку мужчин в системе среднего образования осталось, как черноногого мангуста в Западной Африке. К тому же, летом кто-то должен белить высоченный потолок спортзала. Привлекать старшеклассников наша гюрза не рисковала, военрук заявлял, что он не Гагарин и вообще служил в другом роде войск, а трудовик пребывал в том почтенном возрасте, когда подбивать человека на побелку потолков считается неприличным.
Однако скоро восторгов по поводу Женьки у директрисы поубавилось. Под Новый год он обнаружил – весь учебник великого и могучего пройден до последнего упражнения. Ничтоже сумняшеся, Линчевский открыл книгу сначала, а будучи пойманным комиссией гороно, объявил о проведении в жизнь собственного передового метода, позволяющего усваивать пройденное как минимум в полтора раза лучше. Новоиспеченный педагог-новатор сумел подкрепить свои слова такими теориями и громкими именами, что едва не убедил проверяющих в собственной правоте. По крайней мере, катастрофы не произошло – Женьке просто посоветовали впредь согласовывать эксперименты с директором школы.
Но это не всё. На одном из уроков Линчевский вляпался: не знал, «о» пишется в слове или «а». Оценив ситуацию, он призвал: «Голосуем!», а когда отличники единогласно выбрали «о», примкнул и лицемерно похвалил за правильный ответ.
Сейчас Женька в школе уже не работает. Он пробился на ТВ, и мы с Александрой частенько видим его, как раньше говорили, на голубом экране. Я Линчевским очень горжусь и не упускаю случая похвастать перед знакомыми – на одном курсе учились! Правда, звонить мой однокурсник давно не звонит. Наверное, много работы. Интересной и живой – не то что школьная рутина.
Вообще-то, я и сам не подарок: за сорок пять минут «окна» проверяю 57 тетрадей по русскому языку. Многовато? Cмотря как проверять. Если с пристрастием, то конечно. В первый после института год работы я именно так и поступал: таскал домой пачки тетрадей и, жертвуя просмотром фильма по телеку, допоздна выковыривал красным стержнем ошибки. Однако сие неблагодарное занятие наскучило мне довольно быстро, и к весенним каникулам я взвалил на себя повышенные обязательства – домой детскую писанину не носить и довести проверку до показателя одна работа в минуту. Вариант беспроигрышный – если какой-нибудь досужий отличник, получив на руки проверенную тетрадку и проанализировав собственные промахи, обнаруживает не выявленную ошибку, он и не догадывается заподозрить учителя в халатности. «Недосмотрел Юрий Константинович: есть Бог на свете», – скорей всего размышляет «ботаник». Что касается двоечников, они и вовсе не утруждают себя самоанализом.
Но ладно бы только это. Если накануне Юрий Константинович допоздна засиживается на кухне с не виденным тыщу лет другом детства, работать с утра нет не то что желания, а элементарной физической возможности. Тогда применяется иная, тоже собственного изобретения, хитрость (молодые словесники могут взять на вооружение). Начиная урок, я строгим голосом повелеваю: «А сейчас найдите в конце учебника картину художника Саврасова „Грачи прилетели“. На двойных листочках пишем сочинение. Время пошло. Листочки в конце урока соберу!» Подождав, пока спазмы творчества охватят самых безнадежных балбесов, учитель открывает припасённых для такого случая Бунина или Фолкнера и до конца урока существует вне времени и пространства. Собранные же на перемене листочки с самостоятельными работами вскоре находят приют на дне мусорных баков за школой, даже не ощутив прикосновения учительского пера. Оценки за сочинения ставятся в журнал «на глазок» согласно табели о рангах. А когда все те же озабоченные пятёрочники начинают вымогать проверенные работы на предмет предъявления маме, педагог только сокрушенно мотает головой и повторяет сакраментальную фразу: «Как сквозь землю провалились!»
Я отогнал посторонние мысли, взял из пачки верхнюю тетрадь и с сожалением заметил Серафиму. Серафима Яковлевна ведёт предмет под названием Изобразительное искусство и хотя все изображаемое на ее уроках искусством назвать трудно, относится к своей миссии с преувеличенной серьезностью недалекого человека.
– Нет, ты скажи, Юрий Константиныч, чего она хочет?! – не успев войти в кабинет, вскричала Серафима.
Я сразу уяснил, кто скрывается за местоимением «она» и, несмотря на риторический характер вопроса, ответил:
– Чего хочет директор школы, того хочет Бог.
– Нет, я серьезно! – не отставала Серафима. – Она в кои-то веки припирается ко мне на урок, а потом заявляет – я, видите ли, употребляю слишком сложные для детей термины. Понятие «композиция» слишком сложно, да? Нет, ты скажи!
Я неопределенно повел бровями и с тоской посмотрел в раскрытую тетрадь.
– Она хочет, – не обращала на меня внимания художница, – чтоб теперь я говорила: «А теперь, деточки, мы изобразим вот такую композюлечку»?
Подобные люди попадаются часто: для полнокровной жизни им нужны интриганы, враги и завистники. Если верить моей визави, ими кишит вся школа. Стоически внимая Серафиминому негодованию, я украдкой покосился на часы:
– Серафима Яковлевна, я покурить не успею!
– Конечно, – сразу сникла художница, отчаявшись найти отклик у равнодушной толпы, и тут же снова оживилась:
– Да, я зачем зашла-то! Юрий Константиныч, ты уж натяни моей Шулейкиной «пятерочку» за год. Да?
– Об чём разговор!
Проверив в кармане зажигалку, я коротко вздрогнул: остаётся только удивляться, как от децибелов нашего звонка до сих пор не попадали стены. Единственный человек, остающийся равнодушным к его адовым переливам – школьная техничка: во-первых, она частично глухая, а во-вторых, ещё помнит войну.
Домой я возвращался в восьмом часу вечера; после уроков по приказу директрисы проводили субботник (это в пятницу). По пути завернул в овощной за картошкой, и, не удержавшись, купил в придачу несколько апельсинов. На голодный желудок по магазинам ходить нельзя.
– Бери больше, – прищурилась на деления весов продавщица.
– Необходимо и достаточно! – Я постарался прикинуть, насколько цитрусовые подточат семейный бюджет. Равнодушно взяв грязными пальцами деньги, лавочница скрылась в подсобке.
У подъезда в компании пенсионерок сидела, заметно поддатая, моя соседка по лестничной клетке баба Феша. Употребляет она слегка, зато каждый день. Заметив меня на приличном расстоянии, она сфокусировала взгляд на оранжевых плодах и, подпустив поближе, попросила:
