Я уже не была двадцатилетней наивной девчонкой, давно пройдя тридцатилетний рубеж. У меня была своя семья и свой дом, в котором не было место матери, ведь в наших с ней отношениях никогда ничего не складывалось. Вся та семья, о которой я когда-то рассказывала (в «Осколках сознания»), на самом деле была не моя, я просто нагло ее придумала. А моя настоящая осталась за бортом моей жизни, в которой не было больше сил выносить эти страхи, боль, предательства, агрессию и обиды.
Получилось ли у меня? Частично. Но осталась одна история, которая продолжала держать, не отпуская в новую беззаботную жизнь. Эта история была связана с моей матерью и тем детством, которого она меня лишила.
Думаю, пришло время обнажиться, показывая ту грязную действительность, которая сделала меня не только больной, но и сильной. А плохо это или хорошо, пусть каждый решает для себя сам.
Я же просто устала бояться. Бояться говорить правду. Бояться оценки окружающих. И главное, бояться, а что же скажет мама?
Мама может сказать что угодно, и это будет ее субъективная правда. А моя правда тут, на страницах этой книги, которая стала для меня исповедью. Исповедью, к которой я шла долгие-долгие годы.
Глава 1. Внутренние терзания
Это был обычный день, который как под копирку срисовывался с предыдущих. Муж ушел на работу, а я пыталась занять себя делами по дому, борясь со скукой и периодически подваливающей тревогой. Тревога, собственно, была моей постоянной спутницей, как один из ярких симптомов ПРЛ1, которым я болела. Она, тревога, могла выдать что угодно, и я почти научилась не обращать на нее внимания. Да, на мгновение становилось страшно от той большой змеи, что я увидела в саду (или не увидела), от какого-то чужого человека, что мелькнул под окном (а может, и не мелькнул), от каких-то посторонних звуков и еще множества вещей, чем меня пытался напугать мой тревожный мозг. И даже когда муж задерживался на несколько минут, моя тревога выдавала страшные картины, куда он подевался.
Я жила с этим изо дня в день и ничего не могла поделать, поэтому и научилась отвлекаться на что-то другое, убеждая себя, что все это только в моей голове. И ведь так оно и было.
Так вот в этот день, собрав всех своих тараканов по местам, я уже расслабилась и даже решилась выйти погулять, что в силу выше описываемых обстоятельств делала редко. Меня остановил звонок сотового телефона, который я хотела оставить дома.
– Привет, сестренка, – услышала я в трубке.
– Привет, – совсем не обрадовавшись, ответила я, понимая, что сестра просто так звонить бы не стала.
– Мама в больнице, она умирает…
После этого наш разговор был коротким. Я спросила, зачем она мне это говорит, мол, могла бы позвонить, когда уже умрет. А она сказала, что думала, может, я захочу попрощаться, назвала больницу, в которой она лежит, и на этом мы закончили.
Я не хотела прощаться! НЕ-ХО-ТЕ-ЛА! И знать, о том, что она при смерти, тоже! Зачем мне все это? Я столько лет была ей не нужна, она столько боли причинила мне, а теперь я прощайся с ней? Что они от меня хотят? Чтобы я ее пожалела? Простила? Да пусть просто сдохнет! Ненавижу!
Поток негативных мыслей захватил меня так сильно, что слезы градом хлынули из глаз, и я стала задыхаться. Задыхаться, как раньше в детстве, когда сильно волновалась или впадала в истерику. Я уже выкрикивала проклятия вслух, и вместе с тем мой голос становился тише. Я чувствовала, как горло начинало болеть, возвращалась и привычная для того давнего времени – ангина.
Сколько раз я после того, как переехала от матери, приезжала к ней в гости и пыталась поговорить? Сколько! И она ни разу мне нормально не ответила, постоянно агрессируя, снова и снова возвращая меня в кошмарное детство. И каждый раз, возвращаясь домой, я заболевала. Ангиной из-за не высказанных эмоций, болями в позвоночнике и ногах из-за непосильного груза и желанием причинить себе вред из-за невыносимой внутренней боли.
И вот сейчас, когда прошло немало лет моей жизни без нее, она снова пытается пошатнуть мое здоровье. Я не могла этого допустить, поэтому собралась силами, умылась и пошла на запланированную прогулку, понимая даже, что она будет испорчена мыслями о прошлом. Как бы мне сейчас хотелось сесть в любимый трамвайчик третьего маршрута и проехать длинный маршрут от Кольцевой до старого Киева, но я боялась возвращаться в те детские места, да и добираться туда из загорода было сложно.
Я надела свою бессмертную бейсболку, которая до сих пор оставалась в моем гардеробе, хоть и не носилась, вышла из дома, вдохнула глубоко теплый воздух и пошла без определенного маршрута. Хотелось просто исчезнуть ото всех, и больше всего я боялась встретить кого-то по дороге, ведь в поселке принято здороваться со всеми, а я сейчас не готова была с кем-то контактировать.
Ноги, казалось бы, шли сами по себе, не управляемые мозгом, потому что он был занят совсем другими вопросами. Я продолжала проклинать мать за все свое детство и юность и даже за нынешнее время, в котором она зачем-то появилась. И все эти проклятия свелись к одному вопросу: Почему?
«Почему она так со мной поступала? Почему? Почему?» – думала я снова и снова, не находя ответа. – «Почему она не может просто сдохнуть и оставить меня в покое?».
Слезы просачивались из-под бейсболки, натянутой на глаза, но я никак не могла остановить их. Мысли нескончаемым потоком били в мозг, вызывая более сильный прилив слез.
Я уже к этому времени не шла, а хромала в районе соседнего поселка. Хромала, потому что от нервов разболелось колено, которое давно не беспокоило. Но такие сильные эмоции к матери всегда подрывали мое здоровье.
Хотелось сесть, передохнуть, чтобы снизить боль в ноге, но сидеть на тропинке я боялась из-за возможности насобирать клещей, ползающих в траве, а сам поселок был закрытого типа с большим каменным забором, за который пропускали по пропускам. Единственным местом, что не было спрятано за забором, была маленькая церквушка, стоявшая впритык к поселку, но имевшая выход за него. Видимо, в такие заведения пускали не только элиту, жившую рядом.
Честно говоря, я совсем не понимала, что такое церковь, можно ли возле нее посидеть на лавочке и как вести себя с теми, кого я даже не знала, как назвать? Святой отец? Батюшка? А может, еще как-то?
Я стояла перед церковью, смотрела на ее бело-голубые стены. Дверь была приоткрыта и маняще звала внутрь. Чуть заглянув из далека в приоткрытую дверь, я увидела возле порога большую коробку, в которой по-видимому были юбки для тех прихожанок, что пришли в штанах. Я как-то видела такое на экскурсии в Киево-Печерской лавре. Но сама я не одевала и не заходила внутрь никогда, поэтому, как там внутри, совсем не знала.
