«На самом деле, мы все не существуем. Руки, ноги, голова – это все одна видимость, а на деле есть только нули и единицы. И какой тогда во всем этом смысл? Чего ради мы тут убиваемся?!»
Этот вопрос задал мне Кирилл Казаков, когда мы с ним сидели однажды вечером, в конце октября, на общажной кухне. Точнее, сидел-то только я, пялился в экран планшета, вертел в руках кружку с давно остывшим кофе и пытался понять, отчего хренова функция все никак не желает запускаться, хотя по идее должна. А это ведь я еще даже не приступал к поиску гребанных спецсимволов, при одной мысли о которых хотелось бросить все и пойти работать на завод, крутить гайки! Кирилл же расхаживал по кухне из угла в угол, словно ему в ней тесно.
Не скажу, что его заявление меня сильно удивило. Все мы время от времени думали о чем-то подобном. Особенно по вечерам. Особенно на первом семестре. Особенно те из нас, кому никак не давался поиск этих чертовых спецсимволов.
А Кириллу пришлось, наверное, еще тяжелее нас всех. Это теперь понятно, учитывая весь тот трэш, который он потом учинил. Уж на что у нас сумасшедший Институт, но история Кирилла вышла даже по его меркам – просто из ряда вон! История, где любовь, программирование и магия переплелись между собой так тесно, что не разорвешь.
Многие потом его обвиняли, кое-кто даже говорил, что его и вовсе надо было убить, или хотя бы отправить из Института с синей таблеткой в зубах. Я этого мнения не разделяю. Я вообще думаю… впрочем, кого интересует, что я думаю? Это история не про меня, а про Кирилла, а я в ней лицо незначительное. Давайте уж о нем я дальше и буду рассказывать, а начну с самого начала.
А началось все с того, что Кирилл Казаков, в ту пору еще одиннадцатикласник, сидел однажды февральским вечером в своей комнате за компом, и тоже пытался разобраться с каким-то неработающим кодом, который ему задали задебажить на курсах программированию. Тогда это еще был не Протолан, а какой-то самый обычный, человеческий язык программирования. Кажется, JavaScript.
В комнате было темно. За окном мела метель, засыпая снегом узкий двор между двумя высотками в Новой Москве. На кровати в противоположном углу комнаты чуть мерцал в темноте мобильник, на котором младшая сестренка Кирилла Настя смотрела какую-то дораму, заткнув уши наушниками.
Кириллу тоже изо всех сил хотелось заткнуть уши. За стеной в кухне ссорились родители. Впрочем, «ссорились» – не совсем правильное слово. Кирилл считал, что ссорятся люди сгоряча, а здесь это все началось уже давно, не меньше года назад, и давно стало привычным, и бесконечным, как октябрьский дождь.
На людях родители еще держались, дома предпочитали разговаривать только о насущном, чтобы «не начинать», но стоило кому-нибудь из них дома выпить, как он тут шел к другому, и начинал с полуслова бесконечный разговор о том, как ему испортили жизнь.
Можно было бы подумать, что речь идет о каких-то потерявших человеческий образ алкоголиках, но это было вовсе не так. Отец Кирилла был руководителем в ИТ-компании, это он привил ему любовь к программированию. Очень любил говорить, что это профессия будущего, причем почти единственная. Мать же его преподавала в университете конституционное право. Просто вот так у них сложилось: хорошо еще, что он ее не бил.
В постоянных попытках выяснить, кто же из них перед кем больше виноват, они доставали из шкафа какие-то истории из прошлого, одна омерзительней другой, даже не заботясь о том, что их могут услышать дети. Максимум заботы состоял в том, чтобы закрыть на кухне дверь. Это помогало, пока они говорили вполголоса. Когда переходили на крик – не работало совсем.
Кириллу было невыносимо все это слушать, он рад бы был включить какую-нибудь музыку, но под музыку ему плохо думалось, а проклятый код упорно не желал работать, и Кирилл вновь и вновь всматривался слезящимися глазами в экран, пытаясь найти чертов баг, но уже мало что соображая.
Он мог бы пойти сейчас в кухню, наорать, потребовать, чтобы они прекратили. Он уже пробовал. Это ни разу не помогло. Оставалось сидеть здесь и чувствовать, как в нем самом закипает ярость, смешанная с отчаянием. Однажды в таком состоянии он чуть не запустил мобильником в окно. В последнюю секунду остановил руку. В другой раз запустил стаканом в стену, и потом долго собирал по постели осколки.
Кирилл знал, что они, скорее всего, не разведутся. Что-то держало их вместе. А это значит, что все это будет продолжаться снова и снова, и не будет конца. А самое главное, что Кирилл любил их обоих, и не хотел, чтобы они развелись. Или хотел? Да какая разница?!
Иногда он мечтал о том, чтобы уехать куда-нибудь, да только куда? Если бы он жил в каком-нибудь другом городе, он бы обязательно уехал поступать в Москву. С его-то оценками – обязательно поступил бы. Но вот беда: он-то жил как раз в Москве. А куда из нее уедешь? Разве что за границу, но такого родители бы не потянули, да и какая заграница в две тысячи двадцать третьем году? Даже смешно. Поступать предстояло в Москве, а это значило – еще как минимум пару лет в отчем доме, пока не начнешь параллельно с учебой как-то зарабатывать на съем квартиры.
Разноцветные строчки кода смешивались в голове с доносящимися из-за стены обрывками фраз, и он уже не до конца понимал, где заканчивается ругань и начинается программа. Казалось, функции на экране тоже ругаются между собой. Он пытался сосредоточиться, собраться, понять, откуда же взялась ошибка. Какая именно ошибка? То, что код не желает работать, как положено, или то, что два любимых им человека портят ему и друг другу жизнь?! Он чувствовал, как ярость вскипает все сильнее, и в ее вихре исчезает, затягиваясь в воронку, и код на экране и ругань за стеной. Остается только бессильная злость, черная и горячая, словно кофе.
Он не сразу понял, что в темной комнате появился еще один источник света, помимо экрана ноута и Настиного мобильника. А когда оторвал утомленный взгляд от экрана, то похолодел. На стене с бежевыми обоями, прямо над его кроватью висело нечто, похожее на переплетение светящихся нитей. То и дело между нитями вспыхивали цифры, буквы, еще какие-то непонятные символы, смахивающие на китайские иероглифы.
Кирилл зажмурил глаза и снова открыл их. Ничего не изменилось: клубок мерцающих нитей был на месте. Он был размером с экран ноута, даже побольше, пожалуй.
«Вот так это и начинается,» – пронеслось в голове у Кирилла. – «Здравствуй, шиза. Говорить родителям или нет? Сейчас, пожалуй, и не поверят: решат, что все выдумал. А если поверят, потащат к врачам… не хочу! Не хочу! Какого черта?! Почему всякое дерьмо случается именно со мной?! А может, оно само пройдет?».
