Со вчерашнего вечера хлещет дождь. Кажется, город уже просто пропитался им. Влагой сочится все: дома, здесь, не в самом престижном районе, они кажутся прогнившими насквозь, абсолютно не приспособленными для жизни… Тем не менее, они обитаемы. Проходя мимо, я слышу ругань, вопли. Иногда – звуки музыки и взрывы хохота. Чаще – крики и пьяные голоса.
Тем не менее, улица пуста. Лишь изредка фигура в капюшоне или просто накинутой на голову куртке перебегает дорогу, мелькая в свете немногочисленных фонарей. Дождь запер всех по домам. Дождь и страх. Здесь и так-то опасно выходить с наступлением сумерек, а с появлением маньяка, начавшего терроризировать город пару месяцев назад, даже преступники притихли… К сожалению, не все.
Я не боюсь преступников. И маньяка тоже не боюсь. Нет, я не бессмертна, и не уверена в своей счастливой судьбе. Он может мне встретиться – как и любому другому человеку. Вот только я не боюсь смерти. Наоборот, скоро начну звать ее… Мне просто нечего больше терять.
Дома по сторонам улицы заканчиваются, горящих фонарей становится еще меньше, но я продолжаю идти. Теперь улица зажата между двумя стенами высоких деревьев. В хорошую погоду я очень люблю тут гулять. Если пройти чуть дальше, справа в кованой решетке, спрятанной в зарослях кустов и деревьев, будет калитка. Заржавевшая: ею мало кто пользуется. Парк, что лежит за ней, заброшен. Дорожки почти заросли.
Если пройти по начинающейся за калиткой тропинке дальше, можно увидеть старую усадьбу. Тоже заброшенную, но удивительно хорошо сохранившуюся. Даже странно, почему ее так и не посетили вандалы. А сразу за усадьбой – пруд. Туда я обычно и хожу. Кормлю уток, что водятся тут в огромном множестве. Смотрю на воду. Грущу.
Было бы здорово пойти туда – даже сейчас. Крыша усадьбы почти не протекает, дымоход камина в гостиной не засорился. Я могла бы набить его предусмотрительно припасенными дровами, разжечь огонь, согреться и обсушить одежду. Погулять по пустым комнатам, представляя, каково это было – жить здесь… Может быть, найти что-нибудь интересное. Прошлым летом я нашла там медальон с портретом молодой женщины. В начале этого лета – тяжелую, украшенную гербом металлическую пуговицу.
К сожалению, сегодня я занята. Меня очень ждут – хоть я и не обещала прийти. Вздохнув, я прохожу мимо калитки и через пару десятков шагов поворачиваю налево. Здесь тоже железный решетчатый забор, но попроще, чес вокруг усадьбы. Зато ворота хорошо смазаны и сейчас, несмотря на позднее время, открыты настежь. Я прохожу через них и оказываюсь на территории мертвых.
Вокруг меня раскинулось городское кладбище. Ухоженные могилы, заброшенные и даже безымянные… Здесь хоронят людей уже полторы сотни лет. Кладбище уже давно превратилось в своеобразный «город в городе» со своими роскошными «особняками» и раскуроченными, опоганенными вандалами «трущобами».
Меня не интересуют ни те, ни другие. Я иду в дальнюю часть кладбища, туда, где безликие, однообразные захоронения напоминают о кварталах типовых новостроек. С трудом нахожу нужную и устраиваюсь на холодной мокрой скамейке.
Смотрю на портрет на овальной пластине, вмурованной в камень. На ней молодой мужчина со светлыми непокорными кудрями, торчащими во все стороны. Не сидит мрачно или печально, с укором глядя на тех, кто пришел проведать могилу – улыбается весело и открыто. Я сама выбирала снимок – больше все равно было некому.
Чувствую, как тяжелый холодный обруч стискивает горло, но не позволяю себе заплакать. Провожу пальцами по гранитной плите надгробия:
- Ну здравствуй, папа. Я пришла.
По плите стекает дождевая капля, похожая на слезу, и только тогда я понимаю, что и сама все-таки уже плачу:
- Знаешь, папа, я бы хотела тебя познакомить с Владом. Он бы тебе понравился. Он заботился обо мне, почти как ты. Жаль, что вы оба покинули меня так рано…
С детства меня воспитывал отец. Сначала мама постоянно была в разъездах: репетиции, концерты, гастроли… Потом она и вовсе решила, что семейная жизнь не для нее. Где теперь Лиля певчая? Меньше всех об этом, наверное, знает ее собственная дочь. Впрочем, не важно. Она выбрала свою судьбу. Это ее право.
Когда мои подруги набивали синяк или умудрялись пораниться – они бежали к мамам. Те обрабатывали ранки и ругали за не девичье поведение. Я с такими бедами шла к отцу. И он, прижигая ссадины, заклеивая пластырем порезы, учил меня, как давать сдачи, как пользоваться ножом, как падать и как вставать… Он растил меня, как парня, но не забывал, что я девочка. Записал в секцию самообороны и танцевальный класс. Обсуждал со мной наряд на школьную вечеринку и водил в походы. Он был лучшим отцом на свете. А потом он умер.
Его нет уже больше двух лет, но всякий раз, когда мне кажется, что моя жизнь летит под откос, я иду к нему. Сажусь и рассказываю все. И иногда мне кажется, что он действительно дает советы. По крайней мере, после таких визитов на кладбище мне становится легче, и проблемы решаются как-то сами собой. Пришла я к нему и сегодня, после того, как узнала, что моего Влада больше нет.
