Никогда не любил овсяную кашу. Что может быть хуже остывшей, покрытой противной плёнкой серой массы, от одного вида которой к горлу подкатывает ком? Кто-то, возможно, скажет, что целая куча вещей в мире несравненно противнее, но, на мой взгляд, они просто никогда не пробовали ту самую детсадовскую овсянку нашей поварихи тёти Вали. Ужас, ужас… Когда перед моими глазами оказывалась тарелка с овсяной кашей, в тщетной попытке спрятаться от этого кошмара я начинал медленно сползать с детского стульчика на пол.
Но воспитательницы не дремали, и сбежать из-за стола не удавалось ни мне, ни кому-либо другому, ибо в своей нелюбви к овсянке я не был одинок. Чтобы уменьшить количество каши в тарелке, мы принимались уныло резать круглую лепёшку на части ложкой. Вот так режешь, режешь, делишь, делишь, размазываешь, размазываешь, и вроде бы её становится меньше… Тогда я действительно верил в это. Или просто очень хотел верить, поскольку данный ритуал позволял на некоторое время оттянуть неизбежное: момент, когда всё-таки придётся отправить ложку в рот.
Когда я первый раз шёл в школу, то наивно полагал, что навеки избавился от неё… Однако в школьной столовой тоже с завидной регулярностью давали овсяную кашу. А тётя Валя словно имела сестру-близнеца в лице тёти Светы.
Бабушкина овсянка была, конечно, лучше. Хотя бы потому, что она была тёплой и даже горячей (чтобы опять-таки немного оттянуть ужасный момент, я всегда говорил, что каша слишком горячая). Кроме того, бабушка клала в кашу ягоды малины или клубники с огорода… Но это мало помогало: с удовольствием съев все ягоды, я вновь начинал уныло нарезать остывающую овсянку ложкой.
И в конце концов всё-таки нужно было открыть рот и… Бр-р!
Что уж тут поделаешь? Спорить с бабушкой было абсолютно бесполезно: в вопросах питания она оказывалась ещё суровее, чем детсадовские воспитательницы.
Однако в тот день обстоятельства заставили меня закончить завтрак максимально быстро. С улицы раздался голос Славки – моего дачного приятеля, живущего у дедушки с бабушкой в трёх домах от меня:
– Санёк, выходи! Выходи, Санёк!
Предупредив мой порыв выскочить из-за стола, бабушка сама открыла дверь и пригласила Славку в дом.
– Здравствуйте, Зинаида Петровна! А Саша выйдет? – спросил Славка.
– Вот сейчас доест и сразу выйдет. Чем скорее доест, тем раньше и выйдет, – ответила бабушка. И повернувшись ко мне добавила: – Давай ешь уже, хватит ложкой елозить!
– Давай, Санёк, быстрее! Я тебе сейчас чего расскажу! – взволнованно чуть ли не прокричал Славка. Он, похоже, был с бабушкой заодно.
– Чего? – вяло промямлил я. – Бабушка, я уже наелся…
– Ишь ты, наелся он! – усмехнулась бабушка. – Ну-ка доедай!
И тут же решила применить военную хитрость и сказала Славке:
– А ты, Славик, кушать не хочешь?
– Не-а. Спасибо, Зинаида Петровна. Я позавтракал!
– Молодец, молодец… А вот Саша плохо кушает, не выйдет из него космонавта…
Для меня – как и для, наверное, любого ребёнка в такой ситуации – непосильно было слышать, как моя бабушка хвалит чужого внука, и я принялся возражать:
– Нет! Хорошо я кушаю! Просто овсянку не люблю…
– Да, да… Не любишь. И овсянку ты не любишь, и манку не любишь, и гречку не любишь. Только мороженое тебе подавай и печенье. Ай-ай-ай…
– Гречку – люблю! Хоть три тарелки мне давай!
Будучи не в силах вынести такую обиду и стараясь всем и всё доказать, я, зажмурясь, отправил в рот увесистую ложку овсянки.
– Представляешь, Санёк, там у нас на озере – бобёр! – сказал Славка после того, как мы наконец вышли из дому.
Всё ещё недовольный, я ответил:
– Врёшь ты всё…
– Э-э-э! – теперь уже Славка был обижен. – Не вру! Бобёр! Мне дядя Гена сказал!
Дядя Гена был главный местный любитель дикой природы, как минимум раз в месяц ходивший в дальние походы по лесу, развешивавший повсюду синичники, и способный несколько часов просидеть в засаде с огромным фотоаппаратом ради одного-единственного кадра какой-нибудь редкой птички. В вопросах зоологии дядя Гена являлся непререкаемым авторитетом.
– Правда?
– Да! – ответил Славка. – Пойдём, посмотрим!
– Давай на великах, – предложил я.
Доехать до озера можно было всего за пять минут: оно находилось на последней улице нашего садоводства. На самом деле, это в общем-то и не озеро вовсе, а рукотворный пруд около восьмидесяти метров в длину, выкопанный рабочими во время застройки дачных участков. Но нас, мальчишек, вопросы терминологии мало волновали: водоём овальной формы – значит озеро.
Со стороны садоводства в озеро впадала речушка Мелинка, с другой – противоположной – она вновь вытекала и тут же терялась под кронами деревьев начинающегося возле самого берега леса.
Когда мы со Славкой прибыли на место, солнце поднялось уже довольно высоко и начало всерьёз припекать. Мы расположились в тени плакучей ивы и напряжённо уставились на неподвижную водную гладь. Долго ли мы могли так просидеть? По правде говоря, не слишком долго. Мальчишкам младшего школьного возраста терпение вообще несвойственно. После десяти – пятнадцати минут ожидания мой энтузиазм стремительно пошёл на убыль, и я спросил у Славки:
– Ну и где твой бобёр?
– Не знаю… – разочарованно ответил друг. – Дядя Гена сказал…
Славке, как и мне, тоже казалось, что прошедшего времени было вполне достаточно, чтобы бобёр уже каким-либо образом проявил себя.
