1. Пролог
Привычный ритм моей жизни сбился в тот день, когда я стала заложницей каких-то ублюдков, положивших глаз на деньги моего отца — преуспевающего банкира, филантропа и просто уважаемого господина. Самое мрачное пятно в его репутации — моя мать, спутавшаяся с другим и бросившая нас двадцать лет назад. В остальном отец безупречен до блеска. Ко мне всегда относился с особой теплотой, называл своей принцессой и дорожил больше, чем всем своим состоянием. Я ни разу не слышала от него ни единого ругательства, не видела его разъяренным, злым. Он часто выглядел сосредоточенным, уставшим. Порой подолгу запирался со своими компаньонами в бильярдной, которая потом сутки выветривалась от тяжелого запаха сигар и виски. Но я свято верила в сказку. Пока меня не похитили…
Трое суток в холодном, сыром подвале без еды и воды, в компании жутких вооруженных громил, выражающихся крепкими словечками, и крыс, которые казались приятнее этих обезьян. Там-то я и узнала, какова обратная сторона красивой, глянцевой жизни.
Меня вызволили посреди ночи. Кажется, мое спасение было кошмарней самого плена.
Две недели я не выходила из своей комнаты, потом жила призраком в огромных пустых коридорах нашего трехэтажного особняка. Я ходила на цыпочках, вздрагивая от каждого шороха. Не смотрела телевизор, боясь наткнуться на боевик и услышать хлопки выстрелов, жужжащих у меня в голове со дня штурма. Я остро реагировала на красный, видя в нем кровь. Наконец отец нанял мозгоправа, который четыре месяца сеанс за сеансом вытаскивал из меня весь пережитой кошмар.
Я словно уснула, когда все пестрило цветами под ярким летним солнцем. А проснулась сейчас — когда за окном медленно кружит снег. Нет, проснулась громко сказано. Тело пробудилось, а что-то внутри заперлось на все замки, скрылось в раковине, замерло.
— Элечка, Валентин Борисович, просит.
Моя няня, что с двухлетнего возраста заменяла мне маму, накидывает на мои плечи пуховую шаль.
Не могу отнять взгляда от бури по ту сторону стекла. Завораживает. Мысли гадские из головы выветривает.
— Эль, — повторяет няня. — Надо спуститься. Не серди отца. Для тебя старается. Нельзя вечно в четырех стенах сидеть.
Я, как запрограммированный андроид, разворачиваюсь и плетусь в отцовский кабинет. Посмотрим, чем сегодня он попытается выманить меня из дома? Убеждение, что враг побежден, не помогает. Ведь по сей день пойманы не все похитители. Их было шестеро, не считая так и не выявленного организатора, а за решеткой пятеро! Ни одна из приманок тоже не сработала. Я даже на институт забила. Отец сам меня на заочное перевел, а сессию, которую я упрямо пропускаю, тупо оплачивает. Обидно ему, если меня отчислят на последнем курсе. А мне плевать. Все равно работать не буду. Ни цели, ни стимула нет. Жалкое существование в страхе, что сейчас меня снова схватят за горло, натянут на голову вонючий мешок, закинут в грязный подвал и будут угрожать отрезать палец, ухо или язык, если папочка-банкир проигнорирует их требования.
В кабинете мрачно. Странно, отец любит много света. Видимо, ради меня окно прикрыл. Не нравится мне, что оно панорамное. Нельзя на первом этаже так рисковать открытостью и свободой доступа.
Я сажусь за стол, по новой привычке глядя на отца с опаской и настороженностью. Знаю, что любит меня, но что-то внутри протестует, ненависть к его деньгам разжигает. А ведь это тот же добродушный человек, когда-то державший меня на коленях, читавший мне сказки на ночь, за руку водящий меня в школу, утирающий слезу на моем выпускном.
— Элечка, познакомься, это Самир! — Жестом руки отец указывает на огромную фигуру, отклеившуюся от окна.
Шагнув вперед, этот Самир впускает в кабинет свет, и я только сейчас понимаю, что портьеры раздвинуты. Это он своей широченной спиной занимал весь оконный проем.
Чудовищно громадный зверь надвигается на меня темной тучей. Его похожесть на тех сволочей, чьей заложницей я пробыла трое бесконечных суток, вызывает тошноту. Пугающе мускулистый, смуглый, хмурый обладатель беспросветно черных зачесанных назад волос и густой щетины. Строгий костюм едва ли не по швам расползается на его внушительном теле, а белоснежный воротник рубашки кажется ослепительным на фоне темного пиджака и бронзовой шеи. Он пронзает меня глубокой синевой глаз, и я взволнованно сглатываю.
— Здравствуйте, — произношу хрипло и перевожу взгляд на отца.
— Я долго думал, как помочь тебе, Элечка. Надеюсь, ты оценишь. С сегодняшнего дня Самир — твой телохранитель.
Опять смотрю на двухметровую гору и замираю. Для этого Самира любой человек не больше комара. Прихлопнет и не заметит. Я ему от силы до солнечного сплетения ростом достану. Зато он двумя пальцами мою шею обхватит и раздавит. Никогда не встречала таких бугаев. Даже мои похитители мельче были.
— Рядом с ним тебе нечего бояться.
За исключением того, что он сам случайно меня задавит, защищая от кого-нибудь.
— Человек он проверенный, надежный.
— Спасибо, но я вынуждена отказаться. Зачем мне телохранитель? Я никуда не выхожу.
— Теперь будешь выходить, — настойчивее твердит отец. — Я больше не в силах наблюдать, как дочь превращается в комнатное растение. Или ты улетаешь к матери в Испанию, или возвращаешься к прошлой жизни здесь. В том или ином случае Самир — твой телохранитель. Отныне. Всегда. И везде.
2. Глава 1
Решение отца безусловно и категорично. Каких-то полгода назад, когда я строила воздушные замки, я позволяла себе споры и капризы. Сегодня лишь покорно склоняю голову.
Я боюсь всего, даже его. Он это знает, но уже сложно что-то изменить.
— Мне нужно уехать на некоторое время, — сообщает он, пока я с изумлением, граничащим с ужасом, разглядываю Самира. — Тебе предстоит занять мое место. Помнишь, однажды ты помогала мне с бумагами? Когда я сломал ногу?
Теперь у меня возникает сомнение, что случайно сломал. А вдруг помогли? Вдруг и папа подвергался нападкам?
— Придется снова поработать, Элечка. Ты как? Справишься?
— Не думаю, что это хорошая идея, — проговариваю, отводя взгляд от своего телохранителя. — Руководитель из меня сейчас неважный.
— Самир тебе поможет. Заодно познакомитесь поближе.
— Зачем нам знакомиться поближе? — вырывается хрипло.
— Вы много времени будете проводить вместе. Логично, что взаимопонимание облегчит общение.
Я выдыхаю. И судя по смятению на лице отца, слишком громко.
Согласно кивнув, я покидаю кабинет, так и не услышав от Самира ни слова. Ухожу в свою комнату, запираюсь и, бросившись на кровать, утыкаюсь в подушку. Кричу, реву, надрываю горло, заглушая истерику.
Разве это жизнь? Я не испытываю радости, не различаю красок, не чувствую вкуса. Недавно прищемила палец дверцей шкафа. Ноготь едва ли не с корнем выдрала. Кровь, воспаление, синяк. А я даже боли не почувствовала.
