Осень в Орловской губернии горела, опаляя всех ярко – красным дыханием. Лимоно – мимозный оттенок перемешивался с багровым, добавляя немного салатового. Ни один художник не придумал бы палитру более яркую, чем Создатель. Зелень озимых раскинулась за Старополисской деревней до самого леса. Благо здесь его было предостаточно. Строили дома неподалеку из подручных средств. Экологией беспокоились со времен Екатерины II. Она любила ночевать здесь по пути из Крыма. Воздух волшебный. Отсюда люди были смелыми как ветер, играющий с верхушками берез и елей. Работы никакой не боялись уже сызмальства. Афанасий Шаталов, тринадцати лет отроду, сам лично помогал отцу строить добротный деревянный дом. На всю округу виден он был издалека. Такой сруб сделали из лучших пород древесины. Ох, и намял он тогда бока, когда восьмилетним пацаном таскал из леса упавшее дерево. Как говорили в деревне, – лесоповал не заменит лесопадаль. Такие ветра бушевали, что с корнем здоровое дерево вытаскивали. Тем более дозволено указом самого генерал – полковника губернатора очищать лес от падали. На вечерней литургии каждый молился о том, что хотел бы поиметь.
Отец Афанасия, – Шаповалов Сергей Трофимович просил, чтобы побольше деревьев падало. На строящийся дом не хватало совсем немного, как он говорил, – трошки. Но вот, наконец, крыша соломой накрыта. Загляденье, а не дом! Старший сын Афонька хоть и грамотный, четыре класса церковно – приходской школы, но рукастый. Одно другому не мешает. Мозги рукам в помощь. Не знал отец, что шалопай старший курить начал. Сначала из осенних листьев самокрутки крутил, затем настоящей махоркой баловался, а после листьями заедал, чтобы запах не учуяли. После Афанасия еще два сына у Сергея Трофимовича были, те мальцы совсем. Не хотела жена в голод рожать. Еле выкарабкались. После революции уже наплодились, помощнички. Отца надежда. Но строг был только со старшим. Младших баловал. Видно осознанно стал отцом. Не так как с первенцем. Хорошо хоть писарем его пристроил, жалованье какое – никакое получать будет. Почерк очень уж ладный. Всем на загляденье. Но это не спасает. По вечерам порка профилактическая. Мать платок зубами сцепит, глаза зажмурит, плачет, сына жалко. Афанасий тоже плачет, но только молчком, стыдно ведь. Уже тринадцать стукнуло. Мужик ведь, а не безмозглая баба. Не поймешь только за что наказывают? Обидно. Было бы за дело. А так коровы надоены, свиньи накормлены, у овец почищено. За что же опять? Пьяный отец пришел с поселкового собрания. Вечно заканчивают дискуссии бутылью самогона. Отмечают активную сдачу продналога, что помогли голодающему Поволжью. Конечно, нагрянули полторы тысячи активистов, сев помогли организовать, складские помещения создать. Да еще местным на договорных началах скотину в пользование дали. Работы только прибавилось. Одна радость, пацаны должны махорки крепкой принести. Куда бы спрятаться, чтобы не попасться. Дождаться бы только, когда опять уйдет. Вон в погреб полез, соленья на закуску берет, бутылку заодно прихватит, видно не договорили на собрании. Пошел качаясь, может уснет сегодня без профилактического наказания.
Афанасий запрокинул чернявый чуб, отец не разрешает стричь, чтобы за что было хватать, по двору потаскать, нацепил кепку и три раза свистнул. Тут же из – за калитки выглянул один глаз соседского мальчишки, второго не было, выбили рогаткой, когда воробьев стреляли. Сосед подмигнул одним глазом, брякнул мешочком льняным, сам его сшил, да еще стянул веревкой. Настоящий кисет получился, махнул кому – то рукой, бегом на полусогнутых проскочил под окнами к лестнице, ведущей на чердак. Таким же образом еще два сорванца преодолели расстояние от калитки до чердака, выглядывали из окошка на крыше, радостно подзывая Афанасия. Он выглянул за ворота, убедился, не забыл ли отец чего – нибудь дома и тоже отправился к друзьям. Мать в центральную баню ушла, братьев мыть. Ведь пятница – неделя чистой задницы. Выходные нужно встречать в стираном.
Поход в баню это была настоящая русская традиция. Именно в общественную, центральную. Где собирается вся деревня. Туда идут, как на праздник. С красивыми сумками, в которых лежат полотенца беленые, обязательно их кладут сверху, чтобы показать, какая хозяйка. У некоторых они накрахмаленные, у некоторых насиненные, некоторые на клее выпаривают. А мыло! У всех сваренное по – собственному рецепту. Кто на розовых лепестках, кто на чабреце, кто на мяте. В общем, баня – это триумф тщеславия. Здесь собирается весь цвет бабский. Хотя у каждого во дворе своя баня есть. Но общественная – это находка новой власти. Своего рода служба безопасности. Все сплетни собраны в одно ухо, которое без бумаги все записывает, доносит кому нужно. Конечно, этот агент – билетерша. Очереди специально создает, чтобы народ сидел долго, разговоры завязывались тематические, ругань была нешуточная.
Детвора тоже любила ходить в общую баню. Они запах ржавых труб и пара принимали за наркотики. Потому что у них там поднималось настроение, они придумывали новые бесовские игры. Родители так и говорили: «Хватит беситься! Успокойтесь! Сядьте рядом». Но эти угрозы нисколько детей не смущали, они знали средство гипнотического успокоения взрослых, – прижимались к мамкам на секунду, пока те не продолжат диспут. Услышав первые звуки споров, дети тут же убегали в другой угол, начинали бесовские игры вновь.
Афанасий вырос из детских развлечений, считал себя взрослым. На чердаке, закатив глаза, глотал дым, хватавший за горло, наслаждался смогом. Пару раз кашлянул, но он же мужик, не то что эти двенадцатилетние пацаны – соседи. Даже сплюнул, как отец, в жесткую солому, которая сушилась на чердаке. Или это было продолжение крыши? Теперь уже неизвестно. Неожиданно во дворе залаяла собака. Афанасий вздрогнул, прикрыл ладошкой рот, одноглазый прижался к щели в крыше, успокоил, что на курицу пес набросился. Все вздохнули, но решили пора уходить, пока их здесь не застукали. Да и Афанасию нужно бежать в баню, мамке помочь младших братьев с полотенцем на голове домой доставить.
Они выскочили по – быстрому из своего убежища, шустрее, чем забирались и не заметили, как одноглазый не до конца затушил сигарету. Она мягко легла на солому, издавая струю коварного дыма.
Огонь полыхнул в то время, когда Афанасий в бане докладывал маме, что все в порядке, он не видел, как оранжевые языки слизывали крышу, сжирая все вокруг. Пожар выхватывал все больше и больше соломы с чердака. Жар распространялся так быстро, будто спичка зажглась и потухла. Дом трещал в костре, освещая темное небо, как факел. Хруст был такой будто огромный великан проглатывал на ужин добротный деревянный сруб. Стекла вдребезги разлетались в стороны, перины, подушки, сундуки пошли на закуску. Дым черным облаком окутывал фундамент, ненасытный пожар доедал последнее остатки дома. Двое соседей прибежали с ведрами. Но тушить было уже нечего. Крики односельчан, бежавших из общественной бани, дошли до поселкового сборища мужчин. Отец шатаясь бежал навстречу Афанасия. Он не стал разбирать профилактика это или злобный выброс адреналина, вырвал доску из штакетника вместе с ржавым гвоздем и рвал спину сына на мелкие куски мяса. Он его убивал. Афанасий лежал лицом вниз, не дышал. Мать причитала над телом сына. Она бросалась закрывать его собой. Но пьяный хозяин сгоревшего дома с красными глазами, размахивал палкой во все стороны. Соседи оттащили мать от сына. Крепкие мужики боялись выхватить палку, отошли в сторону тоже. Только когда погорелец изнемог от ударов и отполз рыча, как подстреленный медведь в сторону пепелища. Тогда соседи схватили Афанасия под руки, потащили обмякшее тело подальше от изверга. Они его спрятали на сеновале в конце деревни.
