ВМЕСТО ПРОЛОГА: СМЕРТЬ НА РАССВЕТЕ
…Еще не было семи утра, когда я, в некоторой нерешительности, переминался на третьем этаже дома № 4 по улице Пархоменко, перед небезызвестной мне квартирой № 56.
Меня и так бил мандраж от предстоящего сейчас убийства беспомощной старухи, задуманного мною накануне, а тут еще несносно гудела голова, глаза выворачивались из орбит от невесть откуда взявшейся черепной тесноты, а во рту было ощущение, будто я только что до отвала наелся железных опилок. Так много, как вчера, мне – как говорится, спортсмену и комсомольцу – глушить спиртное еще не приходилось.
Я наложил дрожащую, то ли с похмелья, то ли от нервного напряжения, руку поверх пиджака и еще раз нащупал во внутреннем его кармане, лежащий там в кожаном чехольчике, атаме – ритуальный кинжал, который я когда-то «позаимствовал» из заброшенного склепа на Клещихинском кладбище. Наконец, отторгнув последние сомнения и сбросив остатки нерешительности, я твердо нажал на кнопку звонка. В ответ – тишина. Скорее машинально, нежели ожидая результата, я толкнул дверь, и она легко отворилась, предательски завизжав изношенными шарнирами и оцарапав этими звуками мою спину. Однако никто не отозвался, никто не вышел мне навстречу. Впрочем, это было объяснимым – старуха страдала глухотой.
Войдя внутрь, я огляделся. Хотя на дворе солнце еще не взошло, но зарево восхода делала квартиру уже достаточно светлой, и с моего места была видна часть кухни, ванная и комнатка, где я когда-то встречался с Катрин – дверь в нее была распахнута настежь. Я, осторожно, по кошачьи, ступая, обошел все эти помещения, чтобы убедиться, что в них нет кого-либо из посторонних. После чего прошел за занавеску в полутемный коридор, ведущий в комнату старухи, который был завален всяким хламом и пах мышами и пылью. Уже там извлек из чехла атаме и взял его за костяную рукоятку, спрятав лезвие в рукаве пиджака правой руки.
Осталось перейти Рубикон – войти в комнату старой ведьмы и нанести ей смертельный удар кинжалом в сердце. Делать это надо было быстро и решительно – от невиданного душевного напряжения у меня стало мутиться в голове и деревенеть руки.
Тряхнув головой и вдохнув побольше воздуха, я стремительно ворвался в комнату – будто бросился с горы в пропасть – и остановился, как вкопанный, будучи обескуражен, представшей мне там картиной.
Посреди комнаты, спиной ко мне, вел бой с тенью, тщедушного вида, едва ли толще швабры, боксер, в дорогих олимпийских перчатках, – скорее всего, подросток. Он был облачен в линялый халат, пунцового шелка, с капюшоном, закрывавшим голову, с вышитой серебром эмблемой спортивного общества «Трудовые резервы» на нем – наложенными друг на друга буквами ТР внутри зубчатого колеса. Халат этот был явно не по размеру для его обладателя, он висел на нем мешком и был настолько длинен, что из-под него едва были видны одни только вьетнамские кеды спортсмена. Однако это не мешало боксеру делать вполне профессиональные степы и молотить перчатками воображаемого противника резкими, свистящими ударами, которые свидетельствовали о его высочайшем классе и, значит, и о том, что это вовсе не подросток, а какой-нибудь легковес из категории «муха» или «петух».
Тем временем, боксер повернулся ко мне и замер, опустив руки. На фоне окна, из которого брезжила заря, он казался багровой тенью. Этот фактор, а также глубоко надвинутый на голову капюшон, не позволяли мне разглядеть его лицо. Я только чувствовал его пристальный взгляд, словно бы сверлящий мою переносицу, от которого исходила неведомая опасность.
Я еще крепче сжал рукоятку ножа, хотя понимал, что этот мухач, как боксер, несмотря на свое мастерство, для меня не слишком опасен. От неожиданности представшего явления, я не знал, что сказать и ждал первого слова от странного боксера. Но и он молчал, все так же сверля меня невидимым взглядом. Так мы простояли молча несколько секунд, как, вдруг, резким движением боксер сбросил с себя халат, и передо мной предстала… та самая старуха!
Она была полностью обнажена, если не считать желтой запятой слухового аппарата в правом ухе и перчаток, выглядевших нелепо прикрученными гирями на ее тонких, жилистых руках. Седые волосы старухи были гладко и плотно стянуты сзади в хвостик, делая ее голову похожей на змеиную. Тело ее, нездоровой синюшности, было чрезвычайно худым, казалось даже – изможденным, почти лишенным грудей, с выступающими костями ключиц и бедер. Ноги у основания таза отстояли далеко друг от друга и образовывали меж собой приличную промежность, лобок над которой порос редкими, черными, почти прямыми волосьями.
На какое-то мгновение меня хватил столбняк – даже нож выпал из моих рук, глухо воткнувшись в паркетный пол. Но меня ошеломил не только ею явленный образ, но и то, как в этом тщедушном тельце мог сохраняться столь мощный запас энергии и силы, только что тут явленных мне.
– Ты пришел убить меня, мой мальчик? – скрипуче проговорила старуха, с недоброй усмешкой вперившись в меня серыми, со стальным отливом, глазами. – Что ж, я ждала тебя. Только зачем тебе, Великому Чемпиону, нож против слабой женщины? Разве ты жиган из подворотни? Ты можешь спровадить меня на тот свет одним лишь ударом своего кулака. Сделай же это как боксер в честном бою. В последнем.
Она кивком головы указала на пару новеньких боксерских перчаток без шнурков, лежащих на ближнем ко мне краешке дивана.
Я тупо смотрел на нее, не зная, как теперь поступить. И почему этот бой она назвала последним? Последним для меня или для нее? Да я и, правда, одним ударом был способен вышибить из нее душу. Но тогда я бы запросто попал под подозрение ментам, а мне это надо? Ведь завтра я собрался не в тюрьму, а к любимой девушке.
Такие беспорядочные мысли крутились в моей голове, однако, против своей воли, я потянулся к перчаткам, не в силах противостоять стремительно нарастающему изнутри вожделению, которое требовало немедленной разрядки.
– В момент моей смерти, умрет и тьюлбо, мой мальчик, и тогда ты испытаешь невероятный оргазм, какого не испытывал никогда в жизни, – заговорила вновь старая ведьма, и голос ее вдруг окреп и зазвенел молодостью, а глаза заполыхали сумасшедшим огнем – искушающий змей из кущи страстей взирал на меня оттуда. – Ты не пожалеешь об этом. Да и я умру не просто так, я умру в потрясающем любовном экстазе! Боже, как это будет прекрасно предстать на небеса таким вот восхитительнейшим образом! Об этом можно только мечтать, это достойно великой поэмы великого поэта! Ах, ну иди же ко мне, иди скорее, мой мальчик, я вся сгораю от страсти!
Вместо того чтобы стать в боевую стойку, сумасшедшая старуха распахнула мне свои объятия.
