«Приееду – приееду – приееду…» – отстукивали по гладким рельсам пульсацию сердца колеса. И все так же пролетали за окном громоздящиеся друг на друга черные, плотные шеренги лесов.
Подмосковье плавно и незаметно перетекало в Ярославщину.
Барон докурил папиросу до самых кончиков обожженных, несмываемой желтизны пальцев, вдавил окурок в служившую пепельницей консервную банку и толкнул дверь. Узенькими тропками, в одних вагонах – по коврам, в других – деликатно огибая свесившиеся в проход ноги спящих, зашагал в хвост состава, отыскивая ресторан.
В очередном тамбуре он наткнулся на хмельного, лет двадцати семи парня. Короткостриженого, с характерной железной фиксой и с представительским «БОРЯ», наколотым на правом запястье. Сама пятерня в данный момент сжимала ополовиненную чекушку. Явно не первую за сегодняшний день.
Выдернув из горлышка газетную затычку, парень изобразил приглашающий жест – мол, не желаешь?
Барон отрицательно качнул головой.
Пожав плечами (дескать, было предложено), парень принял внутрь большой глоток, поморщился, рыгнул, не без усилия, но удержал горячительное содержимое в себе. После чего аккуратно заткнул бутылку и убрал во внутренний карман линялого пиджака.
– Стесняюсь спросить: на папиросы не богаты?
– Богачом себя не ощущаю, но имеются.
– Будь другом, дай твоих покурить? – распознав своего, попросил БОРЯ. – А то чужие надоели.
– Тебе бы сейчас не папиросу, а супу похлебать. Пока совсем не развезло, – заметил Барон, доставая портсигар. – Держи. Спички-то есть?
– Благодарствую. Уж этого дерьма…
Парень жестом фокусника чиркнул спичку о грязный сломанный ноготь.
Профессионально, по-блатному, закурил в кулак.
– А супу – да, оно бы неплохо. Но другим разом. Потому как «подаришь» уехал в Париж, остался только «купишь».
– Понятно. Давно от Хозяина?
– Третьи сутки на перекладных. Ша! А ты откуда… весь такой осведомленный?
– Интуиция.
– Чего сказал?
– Я говорю, догадался. За что чалился?
– За недоразумение.
– Приятно поговорить с образованным человеком. Домой направляешься?
– Не домой, но через: заскочу на пару деньков в родные края. Имею желание сперва за Галькины дойки подержаться, а после к председателю зайти. Оченно хочется услышать в его исполнении популярную песню.
– Ну, про Гальку понятно. А что за песня?
– «За-а-чем он в на-ааш колхо-оз приеха-ал? За-ачем на-аа-рушил на-аш по-окой?»
– Так ты, выходит, пейзанин?
– Ты это чем щас в мою сторону швырнулся? – напрягся парень, учуяв насмешку.
– Я говорю, труженик полей?
– Агась. Труженик. По чужим лейкам.
– Пойдем, Боря, составишь компанию. Я как раз в вагон-ресторан направляюсь. Супом угощу. За вкус не ручаюсь, но горячо будет.
– А ничё что я небритый?
– Если морду в шлёмку макать не станешь, может, и обойдется.
Парень глумливо сложил ладошки домиком:
– Обзовись, благодетель?!
– А зовут меня просто – Демьян Зосипатыч. Пошли…
Через пятнадцать минут Борис, держа тарелку на весу, жадно хлебал фирменный, от шеф-повара, московский борщ с якобы копченостями, одновременно с воодушевлением поглядывая на порцию только что принесенных официанткой сосисок с зеленым горошком. Барон, пока не подоспели заказанные биточки, коротал время за пивом – теплым, но на вкус относительно свежим, и изучал глазами посетителей кочевого ресторана.
Таковых в этот близкий к полуночи час было немного: чинно вечеряющая благообразная супружеская пара, в одиночестве опустошающий штофик коньяка типичный командировочный да шумная компашка, представленная двумя старлеями-летунами, закадрившими попутчиц-студенток. Возвращающиеся из отпусков господа офицеры, держа марку, заказали на десерт шампанское и фрукты, наверняка изрядно облегчив тем самым содержимое своих кошельков. Это ведь только в песенной интерпретации «летчик высоко летает – много денег получает». Опять же, в концовке отпуска на кармане у правильного служивого человека редко остается больше чем на такси и на опохмельное послевкусие.
Летуны взахлеб травили байки, активно помогая себе руками, а девицы шумно охали, не забывая при этом налегать на виноград.
– Уф-ф! Люблю повеселиться, а особенно – пожрать!
Борис отставил пустую тарелку и с выражением блаженства на лице откинулся на спинку диванчика.
– Как супец?
– Борщец – зашибец! Хотя здешний ложкарь, по ходу, приворовывает. По крайней мере без казенного мяса всяко не сидит.
– Раз не сидит, значит, когда-нибудь сядет.
– Ему только на пользу. Но все равно последний раз я такой наваристый супец годика эдак полтора взад пробовал, – Борис задумался. – Могу даже конкретное число назвать: в ночь на 24 февраля тыща 961 года.
– Это что ж вам, по случаю праздника рабоче-крестьянской красной армии, усиленную пайку замастырили?
– Как же, дождесси от них. Но ход мысли, Демьян Зосипатыч, правильный. В честь праздника духи тогда перепились люто. Утратив не только ум, честь и совесть, но и бдительность. Вот мы тогда, под шумок, кобелька конвойного – во-от такенный загривок, ростом чуть повыше по́ней в цирке, а злющий – уууу! Короче, прямо в питомнике его удавили, вынесли и на мясо пустили. Ох и пируха была!
– Мерзость какая! – Барон покосился на и без того не шибко аппетитно выглядевшие, скукожившиеся от перевара сосиски. – Ты бы повременил с воспоминаниями? А то я после таких подробностей спокойно пожрать не смогу.
– А чё такого? Мясо-то тока по нормам положенности проходило. Да и то… куда-то мимо проходило. А в лагере голод не тетка – всякого заставит совесть съесть. Не то что кобеля. Знаешь, никогда бы не подумал, что с овчарки такой козырный навар получается. А уж стюдень с костей!
– Я ж тебя как человека прошу! Вон, разлей лучше, остатки-сладки.
– Это мы завсегда! – Борис с готовностью схватил графинчик, идеально ровно раскидал водку по стопкам. – Нас просят – мы делаем. Давай, Зосипатыч, выпьем. За первого приличного человека, засветившегося на моем горизонте за последние четыре года и три дня.
– Неужто в лагере на всю кодлу ни одного приличного не сыскалось?
– Не-а. Правильные были, а вот приличных…
– Разжуй, будь ласка? Дико интересно: в чем принципиальная разница?
– Легко.
Борис опустошил стопку, застыл, прислушался к чему-то, а затем поднялся и, нимало не конфузясь, пояснил:
– Тока я, это, сперва до толчка добреду. Облегчусь. А то после казенной пищи мои кишки с ресторанного борща от изумления симфоническую музыку заиграли.
Слегка покачиваясь, Борис направился в конец вагона.
Проходя мимо столика, за которым ужинала супружеская пара, он считал с лица женщины неодобрительное, даже брезгливое выражение и, намеренно громко пустив газы, затянул:
