Предупреждение вместо Предисловия
Я – из тех, кто в августе 91-го с радостью променял «достижения социализма» и «завоевания октября» на бочку варенья и ящик печенья – по крайней мере, сейчас о нас говорят и пишут именно так. Я – из плохишей. Оговорюсь сразу же: ни бочки варенья, ни ящика печенья мы тогда не получили, да и не в них дело: тогда мы получили самое главное и самое ценное, что есть у человека – личную Свободу; а уж, будучи свободным, можно заработать себе денег не только на варенье-печенье, но и на Hennessy, и на Bentley – конечно же, если ты не совсем уж дурак, и если цель стоит именно такая. Одним словом, позвольте представиться: Плохиш.
Мы не учли одного: того, что за последние сто лет в родном краю кибальчиши не только самовоспроизводятся в геометрической прогрессии, но и приспособились мимикрировать под Буржуинов. Вроде бы, посмотришь – на первый взгляд перед тобою вполне добропорядочный Буржуин, но стоит чуть внимательнее приглядеться к нему – и уже замечаешь на левом отвороте пиджачка небольшое пятнышко: там раньше комсомольский значок красовался. Ну, и душок от них идёт специфический такой, кибальчишеский… Мы, Плохиши, хорошо помним этот душок, и ни с чем его не спутаем.
Сегодня те Кибальчиши, у которых давно уже потеряна совесть, рассказывают другим Кибальчишам, потерявшим память, волшебные сказки о том, как было хорошо жить в Прекрасной Стране, в которой не было ни штанов, ни варенья, ни печенья. Кибальчиши, потерявшие память, слушают эти волшебные сказки, и снова мечтают вернуться в ту Прекрасную Страну, где – ни штанов, ни варенья-печенья, ни Свободы… Да ладно бы, если бы они сами хотели вернуться в своё перманентное Прекрасное Вчера – так ведь они мечтают о том, чтобы силком затащить туда и нас, честных Плохишей. А нам, Плохишам, туда не надо.
– Скажи, дедушка, – спрашивает подросток-хипстер своего древнего восьмидесяти-с-чем-то-летнего деда, – вот когда тебе жилось лучше: в годы тоталитарного советского режима, или сейчас, в эпоху гражданских прав и свободного рынка?…
– Ась? – отвечает древний старик, – ах, вот ты о чём! Ну конечно же, в годы тоталитарного советского режима!
– Дед, но почему? Почему???
– А у меня тогда с потенцией был полный порядок, и все зубы целыми были!
Грустный анекдот… Но я – не его герой; я не путаю понятия «детство» и «политический строй», и если о своих детских годах, о родных и друзьях детства я до сих пор вспоминаю с нежностью, то «прекрасная страна» с её Кибальчишами и кибальчишеской казармой не вызывает у меня никаких тёплых чувств. Собственно, и книжка, которую Вы, Mon Cher читатель, изволили открыть на этой странице – она именно об этом. А по-сему, поспешу предупредить Вас: если Вы предпочитаете волшебную сказку о «прекрасной стране, которую мы потеряли», то закройте эту книжку, поставьте её на полку, или верните продавцу, потребовав назад свои деньги: эта книжка – не для Вас. Перечитайте лучше Аркадия Гайдара или Николая Островского, не травмируйте себя.
Всех же остальных я приглашаю совершить небольшую прогулку в недавнее прошлое – в восьмидесятые годы прошлого века – а завершим мы её где-то в самом начале девяностых, идёт? Я познакомлю вас со своими друзьями и родственниками, проведу по квартирам и дворам моего детства, покажу вам крыши и подвалы, которые мы, мальчишки, когда-то открывали для себя; мы прокатимся на велике, заглянем в пару иркутских школ, в которых я в те годы учился, сгоняем ко мне на дачу, и даже в социалистическую Монголию ненадолго скатаемся – одним словом, много интересного будет. Не будет только кибальчишеского плача о «прекрасной стране, которую прос**ли коварные плохиши-демократы». Если готовы, тогда – в путь!
С уважением, Роман Днепровский
(он же – Плохиш).
ВАС ПРИШЛИ ПРИВЕТСТВОВАТЬ ПИОНЕРЫ!
Мой Маленький Друг!
Когда Дядя Рома был таким же маленьким, как и ты, он тоже занимался благоглупостями, в том числе, и не по своей воле. И если ты, обмудок, прекратишь сосать большой палец левой ноги и сядешь, наконец, спокойно, то Дядя Рома, так уж и быть, расскажет тебе, как он занимался этими благоглупостями не по своей воле. Тогда мы жили в сказочной стране, которая называлась Ссы-Ссы-Ссы-Сэр, которой потом не стало, и тот, кто не жалеет о том, что её не стало, у того нет сердца, а тот, кто жалеет, что её не стало, у того Колорадские Глисты давно скушали мозг. Ты понял меня, да?… Те, кто жалеет, что не стало Ссы-Ссы-Ссы-Сэра, они тоже сосали грязные пальцы, и у них завелись глисты, колорадские… и съели мозг, да… Поэтому, возьми-ка лучше лучше свой стаканчик с виски, положи в него льда – а потом затянись ароматной сигариллой, и приготовься слушать…
Итак.
Было это в те времена, когда деревья были большие, очереди за туалетной бумагой – огромные, а производство чугуна и стали на душу населения – просто гигантским. Точнее, в 1979 году. В тот год совсем маленький ещё Дядя Рома, видимо, настолько надоел своим родным и близким своими бесконечными «почему» и «зачем», что те совершили, наверное, самый подлый и гнусный поступок, до которого только могли додуматься: отдали несчастного ребёнка в иркутскую среднеобразовательную школу №11, в первый класс «А».
Нельзя, конечно, сказать, что я был уж совсем не подготовлен к такому повороту событий – разговоры о том, что родные люди могут так поступить со своим ребёнком, начались ещё где-то за год то того, как это случилось; но в то, что такую подлянку могут устроить лично мне, я отказывался верить до самого последнего момента. Однако против Злой Воли Рока не попрёшь, особенно когда тебе всего семь лет, а самые близкие люди вступили против тебя в сговор. Припомнив всё то, что мне прежде приходилось читать и слышать об этом заведении, в назначенный на 1 сентября 1979 года день (как сейчас помню эту роковую дату!), я уложил в дорожный ранец всё, что полагалось в него уложить, и отправился навстречу Судьбе.
Проводить меня вызвалась моя добрая матушка, за что я ей был искренне благодарен, хотя и полагал, что этот шаг с её стороны вряд ли можно считать искуплением за то, на что дорогие родные обрекли меня на ближайшее десятилетие. Забегая вперёд, скажу, что очень сожалею о том, что в первый же день родственники не пристегнули мне к поясу наш родовой клинок – пра-прадедовскую чиновничью шпагу благородной золлингеновской стали: будь я с первого же дня при оружии, меня вряд ли удалось бы принудить встать на тот скользкий путь, на котором я, в итоге, оказался, и речь о котором пойдёт ниже. Шпага же пра-прадеда моего ещё полтора десятилетия продолжала пылиться на антресолях, и была вручена мне лишь по окончании мною университетского курса.