Аарон Мерве привычно поправил микрофон, прикрепленный зажимом к лацкану пиджака. Затянул узел тонкого галстука в полоску, одернул пиджак, застегнул пуговицы на нем. Привел в порядок волосы, хотя сохранить результат надолго не удалось из-за ощутимых порывов ветра.
– Тридцать секунд! – предупредил Скэнлон – оператор канала, на который они вдвоем работали. Прищурив один глаз, он смотрел другим в видоискатель, настраивая композицию.
Камера была установлена на треножнике с телескопическими ножками. На ней изображен бело-голубой логотип их телеканала – крупнейшего на планете и единственного, которому выпала честь информировать массы о предстоящем событии и записывать каждый шаг для исторических хроник на будущее. Этот великий день, после которого жизнь практически ни одного человека не останется прежней, должен быть досконально записан и задокументирован.
– Пейзаж хорошо? – беспокоился Аарон, хотя это была не его обязанность. Его коллега удивленно глянул на него и кивнул. Мерве был профессионалом, но осознавая, сколько людей в этот момент прильнули к экранам телевизоров и мониторов по всему миру, он ощущал себя как школьник на утреннике, впервые вставший на табурет рассказывать стих. – Я как? Нормально?
Скэн выставил большой палец. Ободряюще кивнул.
– Десять секунд! – сказал он.
Мерве сделал несколько глубоких вдохов. После этого резко выдохнул. Оператор поднял ладонь с растопыренными пальцами. Это означало, что до прямого включения осталось пять секунд и поэтому вслух ему говорить уже не следовало. Далее отсчитывал по секунде, сгибая пальцы.
– …Я передаю слово нашему специальному корреспонденту Аарону Мерве, который находится сейчас на месте событий. – Диктор повернулся к стоящему рядом зеленому полотну, на котором в режиссерской накладывалось необходимое изображение. Там был Мерве, вещающий в прямом эфире с крыши небоскреба ООН.
– Здравствуйте, Анна! – ответил Мерве. – В данный момент я нахожусь на крыше здания ООН, над которым с четверга прошлой недели завис инопланетный корабль. И я в числе шести смельчаков, отобранных Международным советом по контакту с внеземным разумом, отправлюсь на корабль пришельцев для налаживания дипломатических отношений между нашими мирами. После возвращения я дам интервью. Оно ляжет в основу документального фильма, который будет показан на нашем канале. Я напомню, «гости» вступили с нами в контакт более четырех дней назад…
Аарон вкратце пересказал зрителям события последней недели. События, которые он и его коллеги уже зазубренным тоном пересказывали десятки раз на дню. О том, как, обманув всяческие системы слежения, корабль пришельцев материализовался из ночи посреди крупнейшего мегаполиса. Об ответной паранойе военных, об эвакуации центральной части города. О спустившейся с корабля капсуле в виде пирамиды с дисплеями на гранях. Об объемном и обнадеживающем сообщении с этих дисплеев: о мирных намерениях, стремлении к установлению контактов, отсутствии на борту оружия, надежде на взаимные симпатии со стороны людей. О подарке в виде чертежей аппарата редактирования человеческого генома в знак серьезности намерений. И самое главное – о точном времени, когда они будут готовы принять у себя на борту гостей.
Погода становилась все хуже и хуже с каждой минутой. Порывы ветра усилились, редкие капли дождя чувствовались открытыми участками кожи. На горизонте слоистые тучи уже расчесывали прямые улицы города потоками воды. Однако гигантское инопланетное судно было недвижимо ненастьем. Огромным синим китом оно зависло над коралловыми выростами высоток и терпеливо дожидалось момента, когда гости взойдут к нему на борт.
Этот момент должен наступить через тридцать минут. Аарон Мерве сидел в вертолете в компании с пятью членами контактирующей команды. Он знал их только заочно, список имен ему показали, только когда он уже стоял на крыше. Лишь один из них был ему знаком – политик, остальные должны представлять научные сферы: социологию, биологию и математику. Если судить по возрасту, все они были докторами престижных колледжей. Одна из них – женщина. Она сидела рядом, на вид около тридцати пяти, рыжие волосы подстрижены чуть выше плеч. В памяти всплыло имя Абигейл – единственное женское имя среди названных Аарону. Журналист по привычке взглянул на безымянный палец – кольца не было. «Все время науке», – улыбнулся он про себя. Если не придираться, можно увидеть в ней притягательные черты – наверняка суровый характер или маниакальное трудолюбие. Нисколько не сутулится, но поза не вышколенная, а скорее аристократическая, с немалой долей изящества. Она растерянно поправляла выданный ей ранее наушник для переговоров и нервно окидывала взглядом инструкции и списки предполагаемых вопросов, распечатанные на бумаге. Ее глаза пробегали по вызубренным строкам столь быстро, что смысл написанных слов терялся даже для нее самой.
Осознав бессмысленность своего занятия, девушка покосилась на своих разговорившихся коллег.
– Все дело в том, что я не обычный математик, – говорил мужчина, сидевший диагонально по отношению к Мерве, самый молодой, если не считать Абигейл. Малколм Рейнольдс. Он сел в вертолет последним и уже, едва успев пожать пассажирам руки, живо говорил с профессором Райтом. – МРТ-исследование моего мозга показало, что он создает прочные нейронные связи отделов, отвечающих за образы чисел и математических обозначений с эмоциональными образами. Нечто вроде автоматических мнемонических правил. А как известно, мозг лучше справляется с задачами, в которых эмоционально заинтересован, нежели в полностью абстрактных.
– Для вас математика – понятие филогенетическое, тогда как для всех нас – онтогенетическое, – отвечал ему Райт. Этот разговор начал он, первым узнал Рейнольдса, сказав, что читал о нем. Малколм был номинирован на Нобелевскую премию по физике, и профессор сделал ему комплимент, что он слишком молод для таких достижений. – Можете привести пример?
– Ну, скажем, цифра девять видится мне очень больших размеров, а шестерка, наоборот, маленьких. Та инопланетная штука нависает надо мной тяжелой девяткой, ее серые пузатые бока прямо олицетворяют размер. Это чувство нечто вроде синестезии. После длительных вычислений я зачастую могу впасть в депрессию или же в эйфорию.
– Вы очень творческий математик.
Рейнольдс раскраснелся от его слов. Он смущенно запустил ладонь с растопыренными пальцами себе в волосы, проведя ею ото лба до самого затылка, а после задержав на шее. Волосы сразу вернулись в прежнее положение благодаря непослушной кучерявости. Опустив руку на колено, он на секунду взглянул на Абигейл.
