Глава первая. 1975‑й и другие годы
– Жан, сынок, к тебе обращаются.
В голосе Мишеля Рузави, крупного парижского банкира, слышалось недовольство. Жан, поглощенный наблюдением за девушкой с пепельными волосами, вздрогнул и смущенно извинился перед сидевшим с ними за одним столом деловым партнером отца:
– Простите, господин Моро, я не расслышал.
– Я спросил, молодой человек, как вам нравится СССР – вы ведь здесь впервые?
Жан бросил быстрый взгляд на отца и вежливо ответил:
– Благодарю, господин Моро, мне здесь очень нравится, а вам?
– О! – Моро брезгливо сморщился, подвигал носом и начал ковырять вилкой плохо прожаренное мясо. – Сколько раз мне приходилось бывать в Советском Союзе, и каждый раз возвращаюсь отсюда больным. Что за народ! Ну, почему не приготовить мясо по-человечески? Итак, Мишель, по основному пункту мы с вами пришли к соглашению, остались детали…
Обсуждался вопрос о сумме займа, которую банк «Рузави & сыновья» мог предоставить английскому скотопромышленнику Натаниэлю Моро. Под строгим взглядом отца Жан выпрямился и принудил свое лицо принять глубокомысленное выражение – настолько глубокомысленное, что от напряжения у него сначала свело челюсти, потом онемела шея. Чуть подвигав головой, он покосился в сторону окна и чуть не застонал – девушки с роскошными волосами за столиком не было. Ушла! Ушла, пока они с Моро вели салонный разговор, и англичанин отпускал свои дурацкие реплики!
Почему ему, Жану, так не везет? За то время, что они провели в этом отеле рядом с красивым собором под названием «Исаакиевский», он уже в третий раз видел эту девушку с пепельными волосами. Пару дней назад, когда Жан со старшим братом Полем и его женой Селин после ужина болтали и слушали музыку в ресторане, она посидела немного за соседним с ними столом, выпила кофе и ушла. На следующий день пришла опять и, пока пила кофе, пару раз обернулась. Лицо у «русалочки» (так Жан мысленно окрестил девушку) тоже хорошенькое, и на нем, когда их взгляды встретились, мелькнула улыбка. Ясно, что она не примет в штыки его попытку познакомиться, но о каком знакомстве может идти речь, когда рядом брат с невесткой? Тотчас же начнутся нравоучения:
«Ты не дома в Париже, здесь – Советский Союз, Ленинград, чужая страна, ты забыл, о чем предупреждал папа? Ни с кем в СССР не знакомиться, ни с кем лишний раз не заговаривать и в контакт не вступать».
Жан все прекрасно помнил, но втайне считал отцовский страх перед КГБ чем-то вроде стариковской мании преследования. Однако спорить со старшими – себе дороже, поэтому он решил свести знакомство с прелестной блондинкой в тот день, когда Поль с Селин отправятся в театр. Ближе к вечеру отец сядет работать у себя в номере, а он, Жан, спустится в ресторан один и… И надо же – Натаниэлю Моро срочно понадобился кредит! Так срочно, что он из Лондона примчался в Ленинград, где в это время находилась путешествовавшая по Европе семья Рузави. Накануне столь нетерпеливо ожидаемого Жаном дня Мишель зашел к младшему сыну и предупредил:
«Звонил господин Моро – он в Ленинграде, и завтра мне нужно будет решить с ним вопрос о предоставлении займа. Поль не сможет присутствовать – завтра он ведет Селин на балет, поэтому ты его заменишь».
«И зачем мне присутствовать?»
«Ты ведь знаешь, что согласно уставу нашего банка при совершении особо крупных сделок обязательно должен присутствовать один из моих сыновей».
Разумеется, конечно! Поль будут любоваться танцорами, а ему, Жану, отведена роль жертвенного агнца. Он сказал – как можно вежливей и как можно ехидней:
«Нет, папа, раз это столь крупная сделка, то присутствовать должен именно Поль. Я плохо разбираюсь в банковском деле – ты сам всегда говоришь, что хорошего банкира из меня не выйдет. Поль с Селин сходят в театр в другой раз, только и всего».
Рука Мишеля легла на плечо младшего сына, прервав его обиженный монолог.
«Думаю, мы с тобой все же разберемся с этим делом. Пусть Поль и Селин немного развеются и отойдут, сынок, – ведь им тоже много пришлось пережить, у них даже не было настоящего медового месяца».
Только это и сказал отец, но Жан, виновато поникнув головой, послушно кивнул:
«Хорошо, папа».
Он и сам знал, что у Поля и Селин не было медового месяца – через неделю после их свадьбы умерла любимая жена Мишеля, мать Поля и Жана, мадам Жанна Рузави. Онкологи поставили ей страшный диагноз за полгода до рокового конца, но они с мужем до последней возможности скрывали от сыновей заключение медиков. Таково было желание Жанны – она не хотела омрачать предстоящую свадьбу Поля и тревожить раньше времени впечатлительного «малыша» Жана. Крепилась, надеялась, что проживет еще хотя бы полгода и успеет подготовить «детей» к горькой для них новости, но ухудшение наступило внезапно. Поль и Жан узнали обо всем лишь за пять дней до смерти матери.
…Когда лицо ее подёрнулось последней судорогой, и отец, повернувшись к стоявшим рядом сыновьям, хрипло выговорил: «Мама умерла», Жану стало нехорошо. С помутившимся взглядом он закричал и бросился на улицу – прямо под колёса проезжавшего мимо автомобиля. К счастью, водитель оказался асом и успел затормозить, однако было объяснение с полицией, были три недели в нервной клинике, а затем ежедневные сеансы с опытным психоаналитиком.
За время болезни Жана между ним и Селин возникла глубокая и искренняя дружба. Молодая невестка, в раннем детстве потерявшая родителей и не знавшая материнского тепла, теперь сама по-матерински опекала юного брата своего мужа. Их совместная поездка по Европе была отчасти ее идеей – именно она убедила мужа и свекра, что новые впечатления окончательно избавит Жана от депрессии. Что же касается самого Жана, то неизвестно, что ему помогло – врачи, психоаналитик или путешествие, – но он внезапно понял, что жадно, до боли хочет жить. Жить, чтобы сполна познать жизнь со всеми ее страстями, радостным чувством прекрасного, доводящей до безумия музыкой тяжелого рок и горячим сексом…
Жану показалось, что обсуждение незначительных деталей сделки заняло целую вечность. Наконец – наконец! – оно было завершено, и разговор перешел на общие темы. Подали кофе, Мишель Рузави, чтобы поддержать беседу, рассказывал англичанину о днях, проведенных в Швеции, о карнавале, который им довелось увидеть в Риме. Упоминание об итальянской столице заставило Моро с неудовольствием поморщиться:
