Ганс весело шагал по дороге, хрустя припасенным накануне сухариком. Чувствовать себя свободным было так здорово! Весь мир сразу стал другим — солнце светило ярче, птицы пели громче, свежий ветерок ласково трепал волосы, словно подбадривая: «Всё будет хорошо!» Гансу верилось, что так оно и получится.
К побегу он готовился давно: сушил сухари из остатков хлеба, понемногу откладывал про запас мелкие монеты из хозяйственных денег, даже вяленого мяса удалось собрать, оставшегося от званого обеда, устроенного мачехой для своих родственников. Ганса тогда, естественно, к столу не позвали.
Ганса вообще никогда никуда не звали, он только подносил еду и убирал за «матушкой и дорогими сестрами» с самого первого дня, когда отец привел их в дом. Вначале это был жест гостеприимства. «Понимаешь, сынок, они ведь будут чувствовать себя неуютно в нашем доме. Нужно окружить их вниманием». И Ганс окружил. После чего вся троица села ему на шею и начала понукать: «Почему кофей холодный? А ну-ка сделай погорячее!», «Почему хлеб жесткий? Убери этот, неси другой!», «Почему полы не мыты… перины не взбиты… платья не глажены… волосы не помажены?» От паршивого характера мачехи и ее дочурок из дома разбежалась вся прислуга, которая служила верой и правдой много лет. Новая на прежнее жалованье не шла, а приплатить мачеха скупилась. «Зачем нам тратиться на прислугу, если у нас есть Ганс?» — рассудила она. После чего Ганс перебрался жить на кухню, чтобы не бежать через весь дом рано поутру, не будить хозяйку. И не трясти золой в коридорах, поскольку часто стирать свою одежду было некогда, вместо этого приходилось обстирывать домашних. Да и какой смысл часто ее стирать? Когда день-деньской стоишь у плиты, попутно выгребая золу, чистым надолго не останешься.
Так Ганс из наследника превратился в мальчика на побегушках у трех злобных теток (сестрицы давно были на выданье, да никто не брал).
Поначалу Ганс пробовал возмущаться, пошел к отцу, но тот не внял, поливая слезами портрет умершей матери Ганса в обнимку с кувшином наливки (как выяснилось, приготовление этой самой наливки было единственным, что умела делать мачеха в совершенстве). Вперив в Ганса остекленелый взгляд, отец заявил, что матушку Ганс должен слушаться беспрекословно, потому что нет на свете женщины мудрее и добродетельнее. После чего поцеловал портрет и вновь залился слезами. Ганс попробовал объяснить, что матушка уже не та, за что был выгнан взашей с требованием больше не появляться, дабы не осквернять светлую память. В общем, от отца Ганс помощи не дождался.
Поняв, что теперь он находится полностью в ее власти, мачеха и вовсе пошла вразнос — стала требовать на обед не одно, а три основных блюда, пять салатов и четыре десерта на выбор, «как в лучших домах королевства». Плюс во всем этом оказался только один — Ганс научился отлично готовить, так что мачехе и родственников позвать на обед было не стыдно. Также Ганс вел хозяйство, рассчитывал закупки и расход продуктов, ведал заготовкой запасов на зиму, а также неплохо шил и делал прически. Шить его научила еще покойная матушка, а умение причесывать и укладывать волосы пришлось осваивать на ходу. Град тумаков из-за сожженных волос сестрицы Брунгильды, у которой оказалась на редкость тяжелая рука, научил Ганса пользоваться щипцами для завивки. А побои сестрицы Матильды объяснили, что шпильки надо втыкать не в голову, а в прическу. До остальных тонкостей он дошел сам.
Так прошел год, и Ганс постепенно смирился со своим незавидным положением. И вот однажды посыльный принес письмо, в котором оказалось приглашение на королевский бал для «господина купца с наследником, женою и дочерьми».
— Силы небесные, я поеду на бал! — возликовал Ганс. Словно яркая лампа зажглась в унылом сумраке его жизни.
Однако надежда оказалась жестоко растоптана громовым хохотом мачехи.
— На бал? Ты, грязнуля, на бал?!
— Но там написано «с наследником», значит, со мной, — чуя недоброе, произнес Ганс.
И тут он узнал, что никакой он больше не наследник — отец всё имущество переписал на новую жену и ее дочерей. Молча. Без предупреждения. Давно. Потому что Гансу наследные денежки ни к чему, пусть он — ха-ха-ха — невесту себе богатую ищет. А вот «девочкам» без приданого никак. И что он, Ганс, живет теперь в этом доме из милости. Поэтому ему, Гансу, лучше заткнуться и пойти готовить торт по случаю предстоящего бала. А точнее, два торта… нет, три. На каждую из приглашенных. Папаша обойдется, ему сладкое вредно. А после Гансу следует озадачиться пошивом платьев, да поживее, чтобы за три дня успеть… И нечего глазенками хлопать, живо за работу!
Тогда Ганс и понял, что пора уходить. Собрал нехитрые пожитки — смену белья, рубаху, штаны — почистил стоптанные сапоги, отряхнул от пыли старый отцовский плащ, сложил это всё в дорожный мешок и сунул под раздолбанный диванчик, на котором спал. А утром, проснувшись затемно, вытащил из тайника припасенные продукты, сунул их всё в тот же мешок и, прихватив воды на дорогу, тихо и незаметно покинул дом, который прежде считал родным.
Вначале ему было немного страшно, все-таки он никогда раньше не уходил из дома навсегда. Но первые солнечные лучи постепенно вытеснили страх, поселив в душе ощущение правильности происходящего и даже восторг.
— Как здорово! — думал Ганс, уходя все дальше от города.
— Как здорово! — вторило ему солнце!
— Как здорово! — подхватывал ветер, шелестя листвой придорожных кустов.
— Да чтоб тебе провалиться! Чтоб ты сдох! Чтоб тебя медведь обгадил! — завопил кто-то из пролеска.
Ганс остановился, всматриваясь в жидкие лесные насаждения, в которых металась тощая фигурка в черном, продолжая изрыгать проклятия. Заинтригованный, он свернул с дороги и пошел узнать, что же там происходит.
Источником шума оказалась невысокая безвозрастная женщина с копной черных волос. С горящими злобой глазами, она нарезала круги вокруг выложенного камнем колодца.
— Ну, чего приперся? Чего надо?! — накинулась она на Ганса, словно он и был причиной ее злобы.
— Да я так… мимо проходил, — растерялся он, делая шаг назад.
— Стоять! — рявкнула тетка. Ганс замер, не донеся ногу до земли. — Сделай милость, помоги одинокой путнице, — произнесла она, пытаясь изобразить нечто, похожее на просительную улыбку. Ганс вздрогнул. «А не поможешь, голову оторву», — читалось во взгляде.
— Д-да, конечно. А как? — произнес он, стараясь не показывать испуга. — Что с вами произошло, тетушка?
Женщина нахмурилась, тонкие губы сжались в ниточку, почти исчезнув с бескровного лица.
— Палочку я свою уронила. В колодец.
— Клюку? — сочувственно переспросил Ганс. Он хорошо помнил слова матери, что к странникам нужно проявлять сочувствие и понимание. Странники из ее рассказов всегда ходили с клюкой.
