Последние издания сочинений Пушкина дают нам сводку всего того нового, что сделано в расшифровке пушкинских текстов.
Нового сделано много, в частности иначе сейчас выглядит пушкинская проза.
Появление черновиков и планов, тщательная расшифровка набросков неосуществленных вещей позволяют нам увидеть прозу Пушкина в процессе ее развития.
К сожалению, новые издания не вызвали ряда теоретических статей, которых они заслуживают.
Изучение Пушкина у нас часто заменяется работами по датировке его произведений.
История сменяется хронологией.
Мне пришлось близко видеть работу Маяковского, видеть, что такое поэтическая заготовка, узнать, как долго живет поэтический образ до окончательного его воплощения, и мне кажется, что датировать можно только рукопись, а не стихотворение.
Можно подумать сейчас, что наши пушкинисты стоят на точке зрения Шопенгауэра, по мнению которого историк должен распределять факты только по времени их совершения, а не по их содержанию.
Таким образом в научно-исторической работе своей наши пушкинисты должны считаться последовательными пессимистами…
Текстологические работы, текстологические радости не всегда похожи на те ощущения, с которыми созданы вещи.
Документ дает иллюзию точности и однопланности своего содержания.
В книге своей «Архаисты и новаторы» Юрий Тынянов показал многопланность пушкинской лирики.
Литературные произведения создаются не из слов, а из мыслей и понятий.
Пушкин расширял воздействие своих стихов, увеличивал их смысловую значимость, вызывая словами целый ряд ассоциаций, которые осмысливались читателем неоднократно.
Пушкин начал свою поэтическую работу, пользуясь в стихах закрепленными и по-своему широкими образами – мифами классической литературы.
Сады, в которых гулял Пушкин, были полны статуями и памятниками.
Эмблемы истории и мифологии жили в стихах Пушкина.
Его вещи были написаны в эпоху торжества басни.
В его эпоху помолодел и стал злободневным жанр Крылова.
Пушкин работал намеком в «Евгении Онегине», в «Путешествии в Арзрум».
Пушкинистский документализм, текстология невольно сужают Пушкина.
Они делают его вновь подцензурным, между тем Пушкин шел вместе со своим народом, а не вместе со своими соседями по имению.
Я попытаюсь в своей работе показать пушкинскую прозу.
Работа моя ничего не исчерпает.
Я не удивлюсь, если в ней будут ошибки.
Мне грустно видеть так мало писателей вокруг имени Пушкина.
Пушкин жил и умирал не среди библиографов.
На прошлых юбилеях спорили Достоевский, Тургенев.
Несколько лет тому назад о Пушкине писали Блок, Брюсов и Маяковский.
Я не вижу современных поэтов, не вижу прозаиков в живой работе вокруг Пушкина.
Беллетристам отведена биография, но настоящая биография Пушкина – его стихи.
Пушкин – наш современник: его, как человека будущего, воспринимал Гоголь, который говорил, что Пушкин – это русский человек в конечном его развитии.
Пушкин был писателем демократическим.
На письма он отвечал.
Мне кажется, что о нем имеют право писать даже те, которые занимались историей литературы, а не пушкинизмом.
Пушкинизм в некоторых частях своих напоминает мне суды, описанные Диккенсом.
Как известно, английское законодательство все основано на прецедентах.
Чрезвычайно трудно овладеть всей этой суммой справок, нигде не сведенных и обычно противоречивых.
О трех книгах, из которых Пушкин брал песенные эпиграфы для «Капитанской дочки», написано около 20 статей и заметок.
Первоисточник здесь проще и интересней.
Цусима, которую потерпели наши пушкинисты, объясняется неправильностью их работ, отрывом работы над писателем от литературной жизни.
Сама по себе работа над текстами, конечно, нужна, но ведь и она еще не сделана, особенно не сделана в прозе.
Скучно в диккенсовском судилище, дела в нем идут медленно, как академические издания, и во время прохождения дела оказывается, что весь капитал уже истрачен на судебные пошлины.
А ведь сейчас у нас юбилей не пушкинизма, а Пушкина.
Поэтому я собираю в книгу свои статьи о Пушкине. Это статьи беллетриста и журналиста.
Не надо думать, что самый главный Пушкин – это Пушкин, вновь напечатанный.
Вновь найденные поэмы Пушкина любопытны.
А вновь предлагаемые способы чтения старых стихов сужают поэта, меняют его читательскую судьбу, отнимают что-то от нас.
Я говорю об оде «Вольность», которую называют также «Свобода».
Заметка, которую вы читаете, это еще предисловие.
Прежде чем приступить к статье, я должен оправдаться. Я попытаюсь в ней защищаться чужими дли меня методами, потому что я хочу быть понятным и теми людьми, которые сейчас толкуют по-новому Пушкина.
Поэтому, прежде всего, я напоминаю им о том, что для Пушкина имя Наполеона было связано не только с именем Петра, но и с именем Робеспьера.
Я скажу наперед, что Пушкин к концу своей жизни связывал еще три имени – Петр, Разин, Пугачев.
Теперь будем говорить об оде «Вольность».
В своих воспоминаниях Ф. Ф. Вигель так описывает создание этого стихотворения:
«Из людей, которые были старее его, всего чаще посещал Пушкин братьев Тургеневых. Они жили на Фонтанке, прямо против Михайловского замка, что ныне Инженерный, и к ним, то есть к меньшому, Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой, тогда забвению брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать на него стихи. Он по матери происходил от араба, генерала Ганнибала, и гибкостью членов, быстротой телодвижений несколько походил на негров и на человекоподобных жителей Африки. С этим проворством вдруг вскочил он на большой длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать. Стихи были хороши, но не превосходны… Окончив, он показал их, и, не знаю почему, назвал их одой на «Свободу». Об этом экспромте скоро забыли, и сомневаюсь, чтоб он много ходил по рукам. Ничего другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда» («Воспоминании Вигеля», т. III, M., 1866, стр. 84).
Ода была записана Пушкиным при допросе, и на беловом автографе он поставил на ней дату 1817 г.
Восьмая строфа этой оды особенно знаменита:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
(А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в шести томах, 3-е изд., Госуд. изд. «Художественная литература», М. – Л., 1935, т. I, стр. 292.)
Эта строфа всегда воспринималась как обращение к российскому императору.
На одном из заседаний Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности студент Илья Фейнберг-Самойлов (было это в марте 1929 г.) прочел доклад о том, что обычное понимание строфы неверно, и привел ряд доказательств.
