В июле 1944 года Фёдор Николаевич Родичев сразу после окончания школы, не дожидаясь повестки, пошел в военкомат, был призван в действующую армию и направлен на ускоренные курсы офицеров связи. В 1945 году он воевал в составе Первого Белорусского фронта и стал участником штурма Берлина. Его часть в районе моста Мольтке через Шпрее со стороны улицы Альт-Моабит прорывалась к Рейхстагу, и здесь связь на передовой обеспечивал младший лейтенант Родичев. Рейхстаг ему штурмовать не довелось, их полк зажал немцев в Тиргартене, и бойцы медленно продвигались вперед по парку от дерева к дереву, перестреливаясь с врагом.
Второго мая гарнизон Берлина сдался. Конечно же, Федя добрался до Рейхстага и расписался на нем, а потом вернулся на улицу Альт-Моабит, где их часть расположилась среди развалин неподалеку от известной тюрьмы и вокзала. Здесь, уже после капитуляции Германии, он встретил изможденного, вероятно, тяжелобольного, прилично одетого, интеллигентного вида немца, который представился ему на русском языке профессором Карлом Шмидтом. Почему Федя обратил тогда на него внимание, понятно: «подобное тянется к подобному». Федя Родичев происходил из очень известной в культурных и научных кругах старой московской семьи. Немец по каким-то внешним признакам об этом догадался и сам его тоже сразу приметил.
У него было с русским языком не очень хорошо, у Феди с немецким дело обстояло примерно так же, и почти сразу они оба стали говорить по-французски: профессор – с легким акцентом, у Феди же в его двуязычной семье французский был как второй родной. «Вас мне послал Бог! – сказал немец и протянул Феде три толстые тетради. – Тут последний труд моей жизни. Прошу вас, обещайте мне, что вы это сохраните и при возможности опубликуете».
Федя дал обещание профессору и взял его тетради. Конечно же, он их сохранил, а потом с помощью родных и друзей перевел на русский язык. Оказалось, что это литературное произведение из истории Древнего Египта, состоящее из двух новелл, которые предваряет краткое описание жизни и работы палеографа, профессора Карла Шмидта. По вполне понятным причинам их публикация вплоть до 1987 года в нашей стране была невозможна, а дальше у нас начались известные бурные события. Фёдору Николаевичу не хотелось, чтобы произведение Карла Шмидта затерялось в море публикаций «на злобу дня», и он сам, и его наследники решили подождать подходящего времени, когда может появиться интерес культурной публики к этому труду. Возможно, что это время пришло.
Уважаемые господа! Сегодня, 25 октября 1944 года, я, профессор Карл Шмидт, приступаю к данной работе. Поскольку я хочу, чтобы она рассматривалась не только как беллетристическое произведение, но была бы также воспринята как литературная версия моих размышлений и изысканий, то считаю возможным предварить ее рассказом о себе и своей деятельности.
* * *
Я родился 25 января 1890 года в старинном городе Эгере, расположенном в излучине одноименной реки в Судетском крае на территории Богемии, входившей до 1918 года в состав Австро-Венгрии. Мои предки не были австрийцами, дед и бабушка перебрались сюда из Пруссии в 1870 году и основали в городе часовую и оптическую мастерскую. Мой отец изменил профессии часовых дел мастера и открыл кондитерскую недалеко от костела Святых Николая и Елизаветы. В курортных местах иногда происходят судьбоносные встречи, так, моя мама, учительница народной школы в Берлине, случайно познакомилась с отцом в Мариенбаде, где она была на лечении. Когда же она вышла замуж за моего отца и переехала в Эгер, то не смогла устроиться на работу учительницей, поскольку в те времена замужним женщинам запрещалось в Богемии преподавать в школах. В нашей семье было трое детей – старшая сестра Труди, брат Вилли и последний я, Карл.
Эгер, называемый чехами также «Хеб», был в XII веке императорской резиденцией или пфальцем, в нашем маленьком древнем городе и сегодня можно посмотреть на развалины замка императора Фридриха Барбароссы. Город пострадал от религиозных войн: в XVII веке тут был штаб католической лиги, именно здесь был убит генералиссимус католиков Валленштейн, потом город захватывали шведы, было еще много событий, о которых мне рассказывала в детстве мама, водя меня по узким старинным улицам. В Эгере в то время проживали около 20 тысяч человек, в основном судетские немцы, чехов и евреев было немного. Благодаря нашему прекрасному городу и моей маме во мне рано проснулась любовь к истории. Мама дома учила меня французскому и английскому языкам, а я потом самостоятельно освоил чешский и, для сравнения, совсем немного – язык галицийцев, на котором говорят крестьяне окрестностей Лемберга и Станислава. Тут моими «преподавателями» стала домашняя прислуга – чешка Милка и рутенка Ганна.
До лета 1905 года я учился в местной школе, в моем классе не было ни одного чеха, только дети из семей австрийских немцев-католиков. Мой отец ни за что не хотел оставлять лютеранско-евангелическое вероисповедание, в котором родился и вырос, и мы все были прихожанами храма святых Петра и Павла неподалеку во Францбаде, а иногда ездили в Мариенбад в еще одну маленькую лютеранскую кирху, построенную под покровительством короля Пруссии для посетителей модного курорта. Отец снабжал сладостями Францбад, Мариенбад и Карлсбад, там у него были надежные торговые партнеры и друзья. Летом даже вместительный храм Петра и Павла во Францбаде бывал заполнен приезжими, но зимой в будние дни мы оказывались в храме иногда совсем одни, только с пастором и служкой. Помню, как мне нравилось путешествовать с отцом в Мариенбад и оттуда в Карлсбад по железной дороге на маленьком поезде, который вез нас между величественными ущельями, отрогами скал и горами, покрытыми зелеными буковыми лесами, прекрасного Судетского края.
Да, в то время у нашей семьи было то, что отдаляло нас от остальных жителей города: мы оставались прусскими поданными и были лютеранами. Но самое «страшное» – мы с отцом любили кофе, а не пиво. Все могут простить жители Судет, кроме уклонения от распития в доброй компании главного пенного напитка богемских немцев и чехов. Выручал нас мой брат Вилли, большой любитель хмельной влаги и неуемный поглотитель жареных колбасок.
В моей школе были хорошие педагоги: замечательно преподавал историю старый учитель Лемке, весьма неплохой латинист Мражичек, человек строгий и педантичный, но ко мне относившийся по-доброму. Он был из семьи протестантов-чашников, ездил на службы в Прагу, и наши протестантские корни нас сближали.
Приятелей в школе у меня было много, а друзей не было, похоже, вообще. Знание истории и географии, владение несколькими языками, успехи в математике или в естественных науках в нашем классе в глазах мальчишек не стоили ничего. Они иногда с удовольствием слушали мои рассказы просто как исторические приключенческие новеллы, детективы или сказки о далеких странах, что бывало приятно вечерком на плетеных стульях где-нибудь в саду. Меня никто не обижал, ведь у меня был старший брат – «могучий Вилли», «несокрушимый Вилли», который весил около ста килограммов и был под два метра ростом, Вилли – капитан футбольной команды, руководитель местных скаутов и душа любой застольной компании. С таким братом нигде не пропадешь! Лежит Вилли под Луцком, зарубленный саблей русского драгуна. Как мне его не хватало все эти годы, моего доброго дорогого Вилли!
