Что Творцу твои страданья?
Кратче мига сотни лет.
Вот – одно воспоминанье,
Вот – и памяти уж нет.
Ф. Сологуб
Зачем писать воспоминания? Все уже написано более интересными людьми.
Если в отрочестве я еще мог думать, что чем-то выделяюсь из сверстников, то в юности, после окончания школы, таких иллюзий у меня уже не было. Пришло понимание принадлежности к дюжинным[1] людям. Ни мои предки, ни мои родители тоже ничем особенным не выделялись. В России и еще больше на Украине, всех, кто выделялся, ждала нелегкая судьба, а в 30-40-х – просто жестокая.
Середняком в обычном понимании я тоже не был – это слово имеет почему-то негативный оттенок в русском языке. Хотя рост у меня средний – 174 см (после войны это было даже выше среднего), а вес – ниже среднего. Таким же был вес и в общественной жизни.
Естественно, я был носителем определенных свойств, которыми меня наградили родители, не спросив, какие из возможных я бы выбрал. Законы наследственности имеют вероятностный характер, а воспитание, которое меньше по значимости врожденных качеств, я получил обыкновенное, без привязки к личным особенностям.
Зачем же «приумножать, друзья, себе и вам назло, писателей плохих несметное число»[2]?
Первое: «… и под каждой маленькой крышей, как она ни слаба – свое счастье, свои мыши, своя судьба»[3]. Второе – меня нередко просили записать рассказываемое.
Писать, но как? Я согласен с английской поговоркой: «восприятие есть реальность»[4]. Но и предупреждение Уильяма Блейка: «правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна» заслуживает внимания. Пройти без потерь между этими «скалами» удавалось, на мой взгляд, немногим. От первой в качестве защиты можно использовать интернет.
А вторая опасней, особенно для меня, и здесь я надеюсь на помощь родных и друзей.
Историей семьи я, как и многие, начал интересоватьcя поздно. Бабушки и родители уже ушли из жизни, а дедушек я даже не успел узнать. Остались родственники «второго ранга» и семейные предания, которые бытуют в каждой семье. Но тут оказалось, что и живые мои современники помнят жизнь по-разному и иногда не так, как я. Вспоминая, что научный метод в истории был сформулирован только в 1946 году в книге Р. Коллингвуда «Идея истории», рискну огрублённо изложить интерпретацию этой дисциплины. Она является исследованием или поиском поступков и действий людей, совершенных в прошлом (а для меня еще и тем, чем эти действия вызваны: моралью, идеологией, общественной атмосферой, тогдашним бытом).
В личной истории главным является самопознание (познание своих особенностей, отличий от других людей, влияния других на тебя и т. д.). Как же это выяснить?
Документы, увы, покрывают небольшой слой жизни. Остаются устные свидетельства предков и современников. Но здесь нельзя забывать полицейскую аксиому при расследовании происшествий: врет, как очевидец. В рассказах о прошлом его свидетели тоже, иногда невольно, заблуждаются или говорят не всю правду (в основном о себе и близких). А о других могут рассказать объективно, особенно, если относятся к ним нейтрально. Метод, описанный Коллингвудом – тоже полицейский – метод перекрестного допроса. Он применялся им для документов, но изобретен-то для непосредственных свидетелей.
Еще один момент – этический. Какие скелеты оставлять в шкафу, а какие нет? К сожалению, я не обладаю писательским мастерством, чтобы, рассказывая о неприятных сторонах жизни старших поколений, не создать впечатления, что я в чем-то их обвиняю. Сравниться с Алексеем Симоновым в непринужденном изложении тягостных фактов из жизни предков («Парень из Сивцева Вражка») трудно. Но и рассказ о современниках, родных и друзьях кого-то обязательно задевает, даже в тех случаях, когда автору излагаемые события кажутся безобидными. Накладываются и личные особенности автора («критикан», «нет-человек»). Вернемся к повествователю.
Родился я в несуществующей теперь стране, в городе с трехмиллионным населением, названия которого уже нет на карте. До февральской революции 1917 года сама возможность моего рождения была сомнительна, так как вероятность встречи родителей из столь различных и небогатых семей, да еще в столице, была весьма малой. Да и вузов с совместным обучением тогда в России не существовало.
Мои предки мужского пола перешли в мир иной рано, когда им было меньше лет, чем мне, когда я начал писать эту книгу. Еще одна аномалия случится, если я эти заметки успею закончить, учитывая мою крайнюю нелюбовь к «писательству».
Из «гариков»[5] известно, что евреев очень мало на планете, но одного еврея очень много. Со мной было по-другому. Евреем по Галахе я не являюсь (меня мало), но так как евреев в СССР было «очень много» (в науке и в искусстве особенно), то после окончания вуза меня на работу по специальности «процессы управления» никуда не брали. Наконец я попал в ящик[6] (почти случайно, благодаря участию в туристском походе по реке Чуне на Кольском полуострове). На некоторое время я мог бы забыть, что я еврей[7]. В ящике была призрачная возможность вырасти до почти несъедобных размеров – вспомнились надписи на длинных ящиках: «Сельдь ящиковая, кормовая». Эти ящики – первое, что мы увидели, когда вышли после реки Чуни к древнейшей его деревне Варзуге. Сельдь была малосъедобная – очень большая и кормили ею только местных свиней. Вот таким ящикóвым стал и я – на продажу не годился, а съесть в «ящике» меня можно было только с голоду. Ящик считался «юденфрай» и, попав в него, можно было расслабиться. (Установки тоталитарной власти с конца сороковых состояли в том, чтобы евреев в Академию Наук, университеты, ВУЗы и оборонку не принимать, но и не увольнять, с руководящих постов по возможности убрать и на них не назначать). При создании новых ящиков евреев и не брали, но тех, кто все-таки попадал, не увольняли. Теперь, после объяснения заглавия, назову и третью важную причину – пишу в расчете на племянниц, внучек и внучатых племянников, которые иначе этого не узнают (а сейчас пока и знать не хотят). Пишу с надеждой: «и как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я»[8]. Парадокс в том, что понять книгу без пространных комментариев смогут только мои современники. Объяснения некоторых незнакомых для потомков слов и понятий приводятся в Примечаниях и Комментариях, привязанных к соответствующим страницам; и только там, где это может быть неизвестно современникам ставится звездочка (*).
