Около одиннадцати вечера мальчик позвонил девочке. Это было несколько десятилетий назад. Они учились в частной школе-интернате, так что позвонил он с телефона-автомата в общежитии для мальчиков на телефон-автомат в общежитии для девочек. Кто-то снял трубку и протопал на верхний этаж, чтобы позвать девочку к телефону. Звонок стал для нее неожиданностью. Молодому человеку было на пару лет больше, чем ей, правда, учился он всего классом старше. Он был сильно расстроен. Плачет, показалось ей, но определить было трудно, поскольку они были едва знакомы друг с другом. Глотая слова, он говорил что-то про свою маму. Просил девочку помочь. Ну, пожалуйста.
Она помнила этого мальчика, потому что помогала его знакомым с математикой. Как-то он пошутил в коридоре, что, типа, когда-нибудь она и ему поможет. Это был странный способ привлечь к себе внимание, а этот телефонный звонок был еще более странным явлением. Должно быть, что-то случилось, решила она. Что-то очень нехорошее.
В тот год у нее не было соседки по комнате и жила она на другом конце кампуса от своих подруг – так получилось при распределении мест в интернате. Родители были далеко – за тысячу миль к западу. О ее наивности и, возможно, особенностях характера говорит то, что она вняла призывам этого мальчика потому, что он обратился именно к ней, а не к кому-то еще. Это показалось ей искренней мольбой о помощи.
Школьные правила запрещали покидать общежития в позднее время суток, но она, как и все остальные, знала, как бесшумно закрыть за собой дверь черного хода. Обходя стороной яркие фонари на пересечениях дорожек, она подошла к корпусу его общежития. Окно его комнаты выходило на неосвещенную часть территории кампуса. Он помог ей забраться внутрь и, не отпуская рук, усадил прямо на кровать. Она было удивилась этому, но сразу же отмахнулась от своих мыслей – разумеется, кровати могут стоять прямо под окнами, что в этом такого.
На этой же кровати сидел его сосед по комнате. Его она вообще не знала.
Оба были без рубашек. А когда ее глаза привыкли к темноте, она поняла, что оба и без штанов.
«Вы что?» – спросила она.
Они зашикали, показывая на стену комнаты. В каждом из корпусов была как минимум одна преподавательская квартира, где жил кто-то из учителей, иногда с семьей. «Прямо там, за стеной, мистер Б. живет, – прошипели они. – Услышит твой голос – придет сюда и все, спалились».
Ее поймают в мужском общежитии в неположенное время, подумала она. На кровати, в компании двух раздетых мальчиков старше нее.
Исключение. Позор. Позор ее родителей. А как же колледж!
Пару секунд она ждала, что звонивший ей объяснит, как она может помочь. Он навалился на нее и прижал к матрасу. Когда это сделал и его сосед по комнате, она поняла, что из-под них ей не выбраться и нужно пробовать освободиться как-то иначе.
По ее телу ползали четыре руки. «Только секса не надо», – сказала она.
Но они по очереди наваливались бедрами на ее лицо. Их члены глубоко проникали в ее горло, ей было трудно дышать. Из-за горловых спазмов и рвотного рефлекса глотка ритмично сжимала их члены.
Кто-то расстегнул ее джинсы и вошел в нее пальцами.
Когда они закончили, она вылезла в окно и пошла к своему корпусу, на этот раз прямо по улицам кампуса. Территорию обычно патрулировали двое охранников на белом джипе. Они замечали все. Но ее не заметили.
Дверь была все так же слегка приоткрыта.
Она долго принимала душ. Потом легла спать.
Все случилось осенью моего первого года в средней школе. Я училась в школе Св. Павла в Конкорде, штат Нью-Гэмпшир. С тех пор я рассказывала эту историю в тех или иных вариантах десятки раз. Родителям, друзьям, психотерапевтам, бойфрендам, адвокатам и совершенно посторонним людям. Мой рассказ полицейским запротоколирован. Годами я безрезультатно создавала ее беллетризованную версию. Переезжая в новые города, я могла годами не рассказывать об этом вообще.
Это не какая-то необыкновенная история.
Действительно, вполне заурядное дело. Изнасилование в частной школе в Новой Англии. (Частная школа, привилегированная жизнь, привилегированное изнасилование.) Рассказывать о том, что случилось, мне не интересно. Я помню. Всегда помнила.
Мне интересно рассказать об этом так, чтобы лишить это власти надо мной.
Мне нравится думать, что был момент, наверное, сразу после того, как мои кроссовки коснулись песчаного грунта под их окном и я стала свободной, когда я могла ухватить происшедшее за хвост и развернуть прямо перед собой так, чтобы увидеть все по-другому.
В возрасте чуть за двадцать я была у психотерапевта, которая предложила поговорить с ней об этом событии и «больше не возвращаться к рассказам о нем». Предположительно, в моем будущем от этого не должно быть никакого толку, иначе говоря, это изнасилование мне уже не понадобится. Она предлагала оставить прошлое позади. А я все еще вязла в поисках лекарства.
Немного о терминологии. На протяжении очень долгого времени я никак не могла найти правильное название случившегося. Я была чересчур потрясена, чтобы вспомнить слово насиловать, когда умоляла их не заниматься со мной сексом. Хотя избежать я хотела именно изнасилования в самом обычном понимании этого слова. Я воспитывалась в убеждении, что по любым меркам самое серьезное, что может натворить девочка, – это допустить в свое влагалище чей-то пенис. Не занималась же этим Пресвятая Дева Мария. Безусловно, я этого не допустила. Мне и в голову не приходило, что сделали эти двое.
Изнасилование казалось ужасным, и я думала – и хотела так думать, – что на самом деле со мной случилось не это. Я не понимала, что насилие совершили надо мной, а не только над какой-то частью моего тела. Я не понимала, что самоуважение и благополучие девочки не хранятся между ее ног подобно сокровищу, что их могут похитить другими способами. Этот вывод прекрасно совпадал с моим ощущением собственной телесности и особенно с безмолвной, пронизывающей до мозга костей внутренней потребностью забыть обо всем, то и дело дававшей о себе знать в те первые дни. Я даже не знала, как назвать случившееся.
