…Убрала со стола, отнесла посуду на кухню. На газовой плите закипала кастрюля с водой. Из-под дребезжавшей крышки вырывался парок.
Она убавила пламя горелки, сняла кастрюлю с огня.
В столовой Карл включил радио. Передавали увертюру из «Тангейзера».
Вагнер волновал по-прежнему. Эрвин не упустил бы случая процитировать Платона.
Она улыбнулась, сняла со стены алюминиевый таз, сложила в него тарелки, чтобы обдать кипятком, приподняла кастрюлю.
Тогда и раздался первый звонок.
Она остановилась, держа кастрюлю на весу.
Была суббота, они с Карлом никому не давали новый адрес, никого не ждали, а у дверей звонили.
Уверенно. Требовательно.
Она поставила кастрюлю на стол, развязала фартук, положила на табурет, поправила волосы.
На пороге столовой появился Карл. Пытался застегнуть ворот рубашки.
Звонок повторился.
Долгий, оглушающий.
Словно за дверью видели, как они стоят и слушают.
Все пять месяцев после исчезновения «Француза» она ждала этого звонка. Но кто мог подумать, что придут днем?
Она сделала Карлу знак не открывать, быстро прошла в кабинет, выдвинула верхний ящик письменного стола, взяла записи последних дней.
Звонок звонил, не переставая.
Вернулась в переднюю, припала головой к плечу Карла, так и не сладившего с пуговицей, шепотом сказала:
– Помни, ты ничего не знал!
Отстранилась, вошла в туалет, стала рвать записи.
Плотная бумага не поддавалась.
Звонок хрипел. В дверь ломились.
Она наконец справилась с блокнотными листками. Белые клочья завалили унитаз. Вода, зашумев, поднялась, но смыла обрывки. Клокоча, вновь заполняла бачок.
За шумом воды она не слышала, как отворилась дверь, различила только громкий чужой голос, о чем-то спрашивающий.
Вышла.
В передней кроме Карла и растерянного владельца дома стояли еще четверо. Все в одинаковых пальто-реглан. Лица тоже одинаковые: настороженность, ожидание подвоха.
Один сразу кинулся в туалет.
Двое подошли вплотную.
Агент с глазами-дырочками показал значок тайной полиции.
– Инга Штраух?
– В чем дело?
– Вы арестованы.
– Господа, это недоразумение! Карл!
– Молчать! – сказали глаза-дырочки, заступая дорогу к Карлу.
Вышел тот, что возился в туалете.
– Успела! – сказал он.
Досады в его голосе не слышалось. Он просто констатировал факт.
– Господа, я протестую! – сказала она.
– Пройдите сюда, – сказали глаза-дырочки и, крепко держа ее за руку выше локтя, повели в столовую. – Сядьте. Не двигаться.
Карла усадили на стул возле окна.
– Приступайте, – сказали глаза-дырочки подручным. Те начали обыск.
У домовладельца все время отвисала губа. Он спохватывался, подбирал ее, но губа отписала снова.
– Это насилие, у вас нет никаких оснований, я буду жаловаться! – сказала она.
Агент даже не посмотрел в ее сторону.
– Я государственный служащий! – услышала она хрипловатый от волнения голос Карла. – Я журналист! Вы не имеете никакого права…
Ему тоже не ответили.
Словно она и Карл уже не существовали.
Агенты закончили обыск через час.
Осмотрели стол, шкафы, карманы костюмов Карла, даже кухонную тумбочку.
Вещи не разбрасывали, аккуратно клали и ставили на места.
Портфель Карла со служебными бумагами, письма и записные книжки уложили в чемодан.
Очень долго рылись в книгах.
– Нет, – сказал один из гестаповцев глазам-дырочкам.
– Все просмотрели?
– Все. Нет.
– Ладно, – сказали глаза-дырочки. – Потом. Взять арестованных.
– Мне надо переодеться! – сказала она. – В этом платье…
– Не надо, – сказали глаза-дырочки. – Наденете пальто.
– Вы совершаете чудовищную ошибку, господа! – сказала она.
– Не разговаривать!
На лестнице никого. Этажом выше отворили дверь, кто-то перегнулся через перила и тотчас отступил на цыпочках.
Карл спускался первым.
На лестничных маршах поворачивал голову, смотрел, словно старался запомнить. В повороте головы, в шаткой походке угадывалось отчаянье.
Догнать Карла не позволяли.
– Господа, если б я мог предполагать… – шептал за ее спиной домовладелец.
От испуга он шепелявил.
Ему тоже не отвечали.
Домовладелец умолк.
У подъезда ждали два черных «ситроена».
Карла впихнули в один, ее в другой.
На противоположном тротуаре тесно, не шевелясь, стояли несколько прохожих.
Агенты уселись рядом, сдавив плечами.
Машины набрали скорость с места.
Она глядела вперед, на мокрый асфальт, на силуэты набегающих зданий, на затылок Карла за стеклом передней машины.
На поворотах кидало в стороны.
Старалась удерживать равновесие, чтобы не прижимало к агентам.
Машинально откидывала со лба каштановый локон.
Неужели все-таки «Француз»?…
Тогда, в мае, оказалось, что «Француз» ни при чем. Всему виной майор, взявшийся оформить ей и Карлу документы для поездки в Словакию. Штампы, добытые майором, были поддельными. В гестапо хотели знать, сколько майор получил «за услугу», сделали Карлу выговор и сообщили о проступке в министерство. Других акций не последовало. Слежку сняли через месяц.
Значит, «Француз» молчал.
Да ему и не следовало ничего говорить. У него имелась отличная версия – дезертирство. Конечно, если его не запеленговали и не взяли во время сеанса.
А если взяли и «Француз» заговорил?…
Верить в это не хотелось.
Она не забывала январский холодный вечер сорок второго года, полутемный билетный зал кинотеатра «Феникс» и унтер-офицера ВВС с обветренным, худощавым лицом интеллигентного мастерового.
– Фрейлейн Штраух? – коснулся козырька фуражки унтер-офицер. – Час назад вам звонил я. Я товарищ Эрвина по войне.
Он так и сказал «по войне», а не «по фронту», и она поняла, что это не оговорка, и с трудом подавила радость.
На Берлин падал частенький мокрый снежок. Редкие прохожие торопились добраться до дому.
– Собственно, вы меня знаете… – сказал унтер-офицер. – Правда, под другим именем. Вы помните «Француза»?
– «Француза»?
– Это я. А вас я знаю как «Альфу».
– Вы меня с кем-то спутали все же… – сказала она. Унтер-офицер кивнул.
– Мне приказано сослаться на Эрвина, назвать свой псевдоним и ваш. У Центра не было другого выхода. Чтобы вы окончательно поверили, я должен назвать день вашего прощания с Эрвином. Это двадцать пятое сентября.
– Наконец! – вырвалось у нее. – Наконец! Вы видели Эрвина?… Нет?… Но откуда?…
Унтер-офицер ласково сжал ее локоть. Глаза у него были добрыми и печальными.
– Об этом долго рассказывать, – сказал он. – Лучше поговорим о моем задании.
Стало ясно: откровенничать «Француз» не уполномочен.
– Хорошо, – сказала она. – Ваша рация цела?
– Да.
– Документы?
– Пока в порядке… Видите ли, я нахожусь в отпуске. Отпуск самый настоящий. Но через десять дней надо возвращаться в часть. Я должен уйти с квартиры жены и устроиться где-нибудь поблизости.
– Понимаю…
– Приказано передать: телеграммы были очень ценными, помогли, Центр ждет новой информации.
– Спасибо, – сказала она. – Если бы вы знали, как я… У нас столько сведений! Если бы не утрата связи, не ваше исчезновение…
