Мои родители были простые люди, одного возраста (’27 и ’28 годов рождения). Они имели 8 классов образования, потом рабфак, а с окончания блокады, с ’43-’44 года, они всю жизнь работали на заводе. Отец был фрезеровщиком. Так что я выходец из рабочей семьи, каких были миллионы. Моя мать попала в Питер в ’44 году, сразу после снятия блокады, ей было 16 лет. Населения в городе почти не осталось, и тогда целыми составами в город везли молодежь из окрестных областей, и больше всего из Вологодской, Архангельской, тех районов, куда не дошла война.
Мир сразу встретил меня в штыки. Я находился ещё в утробе матери. И отторгала и хотела убить моя собственная мать, которая мне же и давала жизнь. У меня была резус несовместимость с её организмом. Поэтому ещё в утробе я готовился к жёсткой борьбе за своё существование.
Из-за недостатка эритроцитов плод испытывает кислородное голодание, так, как будто он обескровлен. Поэтому производят внутриутробное переливание крови плоду. Это позволяет эритроцитам доставлять кровь к органам, но иммунитет матери не отторгает их как чужеродные. И вот мне сразу после рождения сделали полное переливание крови, от матери. Таким образом, у меня стал её резус и её первая группа. И я выжил.
Казалось бы, сразу не повезло, но – забегая вперёд – мне это очень помогло спустя много лет. В 2006 г. я должен был умереть от большой кровопотери – а выжил. Хирург мне так и сказал тогда: «Я не понимаю, почему ты не умер, но можешь теперь отмечать новый день рождения!»
И я – живу. И это радует.
Итак. Что было потом, подробностей не знаю. Когда мне исполнилось три года, меня попробовали отдать в детский сад. В первый же день меня за что-то наказали, раздели и поставили голым на табуретку в комнату девочек. Я не понимал почему, но чувствовал в этом унижение, насилие и несправедливость. Что взрослые, к которым меня привели, которые нами руководили там – чудовища, что это какой-то обман. Что обманывают всех, и нас, и моих родителей. И нам никто не поможет.
Поэтому я решил убежать из детского сада. И через несколько дней организовал коллективный побег с дневной прогулки.
Это было осенью. Нас искала вся милиция и еще куча народу. Нашла нас всех моя мать, в 4 часа утра, в промзоне рядом с Володарским мостом. Мы стояли в темноте, кучка детей, рядом с железнодорожными путями, и мимо нас медленно шли товарные составы. Наверное, она чувствовала, где я нахожусь. Была ночь. Место очень глухое и безлюдное, в 4—5 км от дома и места побега (парк с прудом рядом с Новочеркасской площадью, где мы днем гуляли).
«У меня уже тогда, видимо, проявились какие-то качества – нежелание ходить строем, за ручку.»
Ведь до того я рос, можно сказать, на воле. Каждое лето меня отправляли в глухую вологодскую деревню, где ближайший милиционер находился в 10 км, а условной властью мог считаться местный бригадир или тракторист, короче кто угодно, важен был простой авторитет у людей. Там и убивали, помню случай (меня, ребенка, пугали этим), что кто-то кому-то дал оглоблей по голове, и неудачно, ударяемый помер. Так народ обсудил это дело, решили, что неправ был тот, кого ударили, и дело это потом было подано как несчастный случай. Но нас, детей пугали этим мужиком: «Вот Стаська Самсонов, вы к нему не подходите близко, он ведь человека убил!» И мы боялись этого крепкого молодого мужика, он жил особняком (возможно, после того случая). У него была жена, дети, и мы общались с его детьми. Но тоже осторожно.
Я как раз и устроил групповой побег в деревню. Пришел в садик и сразу всё понял. И убедил часть своих юных согруппников, что тут полный отстой, и взрослые – нехорошие люди, что засунули нас сюда. А нам нужно хорошо подготовиться и уехать в мою деревню – там настоящая жизнь, нам всем будут рады, места в доме полно, и тётка, старшая сестра матери, будет нам тоже очень рада. Она живет одна, а с нами ей будет не скучно. Я знал, что нужно ехать на поезде, и что нужны какие-то билеты. Мы насобирали на улице брошенные билеты на электрички, трамвайные, все, что было похоже на билет. Билетов было много и разных. Еще я знал, где находится железная дорога, где ходят поезда. Мы с отцом как-то раз, гуляя, ушли далеко и проходили там рядом. И вот, подготовившись, мы – несколько человек, незаметно ушли во время дневной прогулки в парке. В парк нас привели как дурачков, держащихся за веревочку… Да, представляете, тогда дети ходили, держась за веревочку… ужас.
Потом я больше не ходил в садик. От меня отказались. Я узнал недавно, что Андрея «Свинью» Панова тоже пытались в детстве отдать в детсад, и что он тоже ходил туда только три дня. Потом, на третий день, на прогулке, он снял ботинки, встал голыми ногами в лужу. А было это осенью. И потом он сильно заболел, и больше Лия Петровна не отдавала его в садик (Прим. ред.: подробнее в книге «Андрей Панов. Творческая Биография», L. Giseke, 2019, Издательские Решения).
…Подробности того побега мне рассказал потом, спустя много лет, мой отец. А я помню свое чувство – сильнейшее разочарование от того, что, нам удалось незаметно убежать, мы пришли к поездам, нас никто не заметил, у нас есть билеты, а над нами, по высокой насыпи очень медленно, еле-еле, проезжают составы (по той ветке ходили только грузовые поезда) с множеством вагонов – и ни один не останавливается! Мы, кучка детей, стояли и смотрели на движущиеся вагоны. Этого я не предусмотрел.
«Еще я чувствовал разочарование от того, что мне поверили, а я не знаю, что делать дальше!»
Мы стали ждать. Хорошо, что насыпь была высокая, и мы не стали пробовать залезть в вагон. И стояли там до тех пор, пока нас не нашли. Мы стояли и ждали, что, может быть, какой-то вагон все-таки остановится, и мы поедем в деревню. Хорошо, что это было не депо, где составы стоят и формируются, потому, что куда бы мы уехали и где бы нас искали? Я не уверен, что мы смогли бы сказать, из какого мы города, если бы нас даже нашли на какой-нибудь станции. Еще нам повезло, что тогда время было спокойное, ночных отморозков и бомжей не было, и, я помню уже по старшим классам – можно было ночью спокойно одному идти пешком через весь город, через такие безлюдные ночью места, как парк Лесотехнической академии, Пискаревское кладбище и т. п.
То, что меня (и остальных) нашла не милиция и многочисленные добровольцы и родственники (а нас более 12 часов искал весь район), а нашла моя мать, ночью, в темноте, в заброшенной промзоне и так далеко от дома, говорит о том, что между матерью и ребенком есть какая-то связь, и некоторые это чувствуют. Видимо, у меня и моей матери что-то такое было, иначе что ее привело к нам? Скорее всего, такая же связь есть между всеми людьми. Это что-то животное, природное, чего мы не знаем, но оно в нас есть. Это единственное объяснение.
