1
– То есть вы, молодой человек, оправдываете осквернение могил, – губы старухи сжались в тонкую линию.
Вадим уже понял: поздороваться с приветливой пожилой соседкой было ошибкой.
– Вы понимаете, что этот мэтрополитен строят на костях, под Старосвятским кладбищем! Такого даже при дэмократии не было! Вообще, что за дикость? Сначала эти гробокопатели, прикрываясь словами о прогрэссе, лезут под землю. А потом мы получаем это, – старуха с презрением покосилась на обочину.
Ничего страшного Вадим там не увидел. Рыжая Катька из третьего подъезда целовалась с каким-то долговязым парнем в форме императорского училища.
– Вы должны, – цепкие пальцы впились в рукав Вадима. – Вы обязаны подписать нашу петицию! Государь должен знать, что коренные жители против этого варварства!
– Я приезжий, – робко отозвался Вадим.
– Ах, всё равно! И, кстати, петиция анонимная.
– Всё равно…знаете, не надо, – Вадим неловко попятился. – Мало ли что…
– А ещё учитель, – полетело ему вдогонку.
Вадим, покраснев, ускорил шаг. Учитель, да. С тревожной пустотой в графе «Благонадёжность». Не хватало ещё попасть на карандаш к службистам из-за подписи в, прости господи, анонимной петиции.
* * *
А вечер был чудесный – даже атака старой мегеры не смогла окончательно испортить настроение. Казалось, с города наконец сдёрнули пыльный зимний покров. Ослепительно белели соцветия сирени на фоне кирпичной стены, наливались солнечным светом округлые бока бакалейной вывески. Всё кругом было неправдоподобно ярким, как на детском рисунке.
Вадим вошёл в подъезд. Скользнул взглядом по серым почтовым ящикам, которые, как осиное гнездо, громоздились на стене – и вздрогнул.
Из ящика под номером двадцать шесть торчал край пухлого конверта из неприлично яркой обёрточной бумаги. Такой наверняка привлечёт чьё-то внимание. И наутро уже весь подъезд будет знать, что Беловым из двадцать шестой пришло сомнительное письмо.
Вадим полез в карман. Чертыхнулся, вспомнив, что ключи от почтового ящика у Нади.
В припылённое окно подъезда скреблись ветки сирени. Весна осталась там, за стеной. А здесь, в подъезде, времена года не менялись. Вечный запах кислых щей и хозяйственного мыла. Вечные косые взгляды соседей, мечтающих присвоить их с Надей крохотную – три на четыре – но отдельную комнатку. Им же только повод дай.
Пухлый конверт поддавался с трудом – это сколько же усилий приложил человек, на три четверти затолкавший его в узкий проём? Острые края ящика царапали пальцы. Наконец измятое послание было добыто.
Вадим молнией взлетел по лестнице, промчался по извилистому общему коридору, лавируя между шкафами, кошками, тазиками с бельём. Захлопнул за собой дверь, повернул ключ в замке. Набрал побольше воздуха – как перед прыжком в воду – и надорвал конверт.
На пол посыпались пожелтевшие страницы, исписанные его же, Вадима, мелким почерком.
Его роман, написанный двенадцать лет назад – тогда до окончания войны оставалось три смутных, неясных года, а Вадим ещё учился в наршколе (которую потом гордо перекрестят в гимназию). Как и полагается дебюту, роман был отвратителен. Тягучая жуть про отважных рабочих, задавших жару недобитой империи. Собственно, лучшим в этой книге было решение автора сжечь её единственный экземпляр. Желание, успешно осуществлённое в тридцать восьмом.
Вадим отлично помнил тот день – накануне свадьбы с Надей. Помнил, как долго брёл по лужам в лесополосе, выискивая среди недотаявших сугробов место для костра. Помнил чувство покоя, охватившее его, когда страницы превратились в пепел, а автор экстремистского романа и несостоявшийся террорист – в добропорядочного учителя словесности.
Был ветер, да. Ветер мог унести часть листов…хотя тут, в конверте, едва ли не половина, но ладно. Пусть.
Хуже другое. О романе, кроме самого Вадима, знал только один человек – соавтор, редактор, да, честно говоря, и прототип бравого главного героя.
Его брат Владислав.
Который умер больше десяти лет назад.
* * *
– Вадюшка, – сияющая Надя открыла дверь. – Ты видел телеграмму? Утром принесли, я её на столе оставила.
– От кого? – прохрипел Вадим.
– Не знаю. Тебя хотела спросить. Просто, если это твой друг, нехорошо, что он где-то по углам ютится. Я бы могла ему на диване постелить… Ты слушаешь, милый?
На голубоватом казённом бланке темнели три слова.
«Приехал. Обустроился. Бывай».
Конечно, Наде он не стал ничего рассказывать. Предупредил только, чтобы дверь никому не открывала. По дороге в гимназию сообразил, что лучше было бы поручить вопрос безопасности Изольде Матвеевне – крикливая, склочная старуха в случае чего могла бы воплями мобилизовать весь подъезд. А в Наде старая ведьма души не чаяла – как, впрочем, и остальные соседи. Вадим всё не мог понять, как же это получилось у его жены – прожить восемь лет в коммуналке и ни с кем не поссориться.
* * *
…У дверей кабинета словесности отчего-то собралась чуть ли не треть гимназии. Над стрижеными макушками гимназистов возвышались затянутые в вицмундиры фигуры преподавателей.
– Здраасьте, Вадим Палыч, – нестройно протянули ученики, провожая его странными взглядами.
– Вадим, наконец-то, – донёсся из-за двери голос директора. – Пожалуйста, на пару слов.
Шторы на окнах кабинета были задёрнуты. Директор, скрестив руки на груди, стоял над учительским столом.
– Вадим. Уборщик вот нашёл… Сами посмотрите.
На столе – на его столе – поверх аккуратных стопок тетрадей были разложены фотографические карточки. Вадим мельком взглянул на них, и к горлу подступила тошнота.
Девочка, совсем ещё молоденькая. В огромном мешковатом комбинезоне. Лежит на гранитных плитах, нога подвёрнута под неестественно изогнутое тело. Она же – голая, на столе из нержавейки, пустые глаза распахнуты навстречу искусственному свету. – Я не знаю, что это, – выдохнул Вадим.
– Верю, верю, голубчик, – голос директора был приторно-ласковым. – Но сами понимаете, ситуация экстраординарная. Мне пришлось позвонить
