«Я не Лафонтен». Эссе о лафонтеновых сюжетах в баснях Жан-Жака Буазара
«Я не Лафонтен». Эссе о лафонтеновых сюжетах в баснях Жан-Жака Буазара
Когда-то Антуан де Ривароль[1] обронил: «Они [басни Буазара] вывели из моды басни Лафонтена[2], что всегда немного несправедливо». Это была уже не первая попытка поставить на одну доску двух незаурядных французов, и хотя Жан-Жак всячески открещивался от сходства и сравнения с гениальным предшественником, искушение «посравнить да посмотреть век нынешний и век минувший» становилось только сильнее. И ваш покорный слуга не избежал сего искушения и «посравнил и посмотрел», и (отмечу, забегая вперед) не напрасно.
Казалось бы, что общего у Лафонтена и Буазара кроме языка и жанра? Люди разных эпох и иного подхода к написанию басен: если Лафонтен пересказывает на свой лад сюжеты из древних трактатов («Панчатантра»), античных авторов (не только баснописцев), то Буазар так тонко вплетает отсылки к предшественникам в ткань басни, что порою их не видишь даже со второго раза. Но тем интереснее поиск, ибо литература XVIII века – не бложек нахватавшей чужих цитат светской львицы: каждое слово и штрих в произведении обладали особым смыслом. Поэтому не стану боле растекаться мыслию по древу, а начну, пожалуй, с поиска лафонтеновых черт в буазаровом творчестве.
Проводить исследование с целью найти Лафонтена в Буазаре – напрасный труд: величайший французский баснописец оказался бомбой, осколки от взрыва которой разлетелись по всей Европе. А в конце XVIII века творчество его к тому же находилось на пике популярности: и испанец Феликс Мария де Саманьего[3], и швед Густав Фредрик Юлленборг[4], и российские подданные Александр Петрович Сумароков[5], Василий Кириллович Тредиаковский[6], Михаил Матвеевич Херасков[7], Иван Иванович Дмитриев[8], и конечно же сам Иван Андреевич Крылов[9] (!) – всё это современники Жан-Жака Буазара. К тому же Лафонтен уже тогда изучался в школах и стал частью французского культурного кода. Писать профессионально (а масштаб деятельности Буазара говорит именно о профессиональной деятельности, а не об увлечении) басни во Франции в Галантный век и ни разу не сослаться на Лафонтена так же маловероятно, как сочинить в России басню про ворону и лисицу, не прибегая к бессмертному тексту Ивана Андреевича. Поэтому я не ставлю целью «выводить Буазара на чистую воду», фиксируя каждую отсылку к солнцу французской басни; куда интереснее разглядеть метаморфозы лафонтеновых сюжетов в буазаровых баснях и поразмыслить, чем эти метаморфозы вызваны.
В первую очередь стоит обратить внимание на басни Буазара, якобы полемизирующие с лафонтеновыми сюжетами. Ярчайший пример такой «полемики» (как мне сперва показалось) явлен в баснях «Цикада и муравей» (B.[10]: Cigale et la Fourmi, II; X; L[11].: La Cigale et la Fourmi, I; I). Казалось бы, куда уж ярче противопоставление презрительно-барского:
– Значит, пела… Прекрасно!
Попляши-ка сейчас!
– из уст муравья и обреченно-проклинающего:
– Зима всё ближе? Что ж, от смерти не уйдёшь:
Хоть житница наполнена твоя, моя ж пустеет,
Но там, прокляв богов, ты вскорости помрёшь,
К чему барыш, когда им не владеют?
По мне отрадней петь, коль миг последний ждёшь.
– из уст цикады. Да и сословная подоплёка налицо: и у Лафонтена, и у Буазара муравей – не скромный труженик, а скорее кулак-ростовщик, эдакий прообраз поднимающей голову буржуазии, которая через 15–20 лет возьмёт власть во Франции, отменив сословные привилегии (и как точно подмечена зима-революция!). Однако небольшая деталь вносит разлад в казалось бы незыблемую гармонию данной концепции, и зимы-то эта деталь касается в первую очередь. В басне Лафонтена зима уже наступила:
Quand la bise fut venue
Когда зима пришла
– тогда как у Буазара зима только приближается:
L'Hiver approche
Зима приближается.
И таким образом басня Буазара становится предисловием к басне Лафонтена, а не её антиподом: уж коль цикада не нашла ничего умнее, как нагрубить буазаровской осенью пытавшемуся вправить ей мозги муравью, то какого же отношения хочет она лафонтеновской зимой! И где здесь противоречие?
Также я бы не стал отбрасывать мысль, что великий баснописец Галантного[12] века использовал пространство басни Лафонтена как реквизит для описания современной драмы, момента, выхваченного из окружающей действительности. Басня Буазара была написана в последние годы правления Людовика XV, когда страна погружалась в глубокий финансовый кризис, а что делал король? А монарх развлекался, охотился, менял как перчатки любовниц… и повторял фразу своей бывшей фаворитки: «После нас хоть потоп!». А тем временем верхи всё более «не могли», а низы всё более «не хотели», и присутствие невиданного доселе зверя по имени «развитие революционной ситуации» уже ощущали все, кто мог вообще хоть что-то чувствовать. И на кого смогло бы опереться непрерывно пляшущее, интригующее, пирующее и совокупляющееся дворянство, в муравьином народе уже давно приобретшее славу паразитов и бесполезных людей? Вот это и видел Буазар. И именно такую позицию, «после нас хоть потоп», он и обернул в стихотворную форму вылетающего из уст Цикады истеричного монолога.
Но если этот парный сюжет хотя бы в первом приближении можно представить полемикой, то остальные четыре сюжета, объединенные в якобы спорящие с произведениями предшественника басни, именно что «якобы» полемизируют, являясь на деле аркой на лафонтеновом базисе.
Например, басни «Жавороночка и её детки» (B.: L'Alouette et ses Petits, I; VI) Буазара и «Жавороночка и её детки, а также землевладелец» (L.: L'Alouette et ses petits, avec le maître d'un champ[13], IV; XXII) Лафонтена как раз и являют такой образец надстройки. Казалось бы, разные и ситуации, и персонажи: подобная киногерою Мэла Гибсона в битве при Стерлинге[14] героиня басни Лафонтена, решительная, мудрая и авторитетная – и совсем оклушившаяся сентиментальная наседка Буазара, пытающаяся удержать своих деток от опрометчивого шага. Однако обе басни объединяют как минимум два штриха: во-первых – отсутствие отца в семье на момент повествования. Если учесть, что жаворонки – крайне верные птицы, у исчезновения главы семейства есть лишь одна причина – насильственная смерть, что и подтверждается у Буазара:
Si vous quittez votre berceau,
Vous trouverez peut-être… Ainsi que votre père…
Ou la prison, ou le tombeau.
А коли упорхнете с колыбели,
Найдёте вы, как ваш отец, наверное,
Иль смерть в когтях иль заточенье.
Второй же штрих – одно и то же правило для обоих сюжетов: послушание – залог выживания. Слушаясь маму у Лафонтена, птенчики выжили и разлетелись спокойно, покинув в ставшем опасным поле пустое гнездо; не послушавшись маму у Буазара, подростки потеряли жизнь и волю. Так Буазар, отталкиваясь от басни Лафонтена, воссоздав картину таким образом, что от первоначального сюжета осталось лишь несколько общих мазков, приходит к тем же выводам, хотя и с противоположной стороны. Невозможно не подчеркнуть и еще одну деталь, которая у Буазара проявится не раз: на фоне лафонтеновых персонажей буазаровы герои выглядят неидеально, а говоря открыто, ситуацию можно описать фразой Александра Сергеевича Грибоедова:
