- Мия, открой дверь. Я знаю, что ты дома.
Ответом мне стала звенящая тишина. Сколько раз я звонил и стучал? Раз сто, не меньше. Нет, так у меня ничего не выйдет. Котенок не впустит, тут нужно радикально – выстрелом в голову. Понимаю, что позже пожалею, но нет иного выбора. Набираю в легкие больше воздуха и кричу от отчаяния, вкладываю в голос всю скопившуюся боль:
- Ярик попал в больницу!
И не верю собственным ушам, когда слышу спешный топот ног. Это меня она ненавидит, считает последним уродом, но Ярик не виноват в моей тупости. В трусости и нежелании смотреть правде в глаза.
Но Ярика Мия любит всем сердцем, ведь прямо сейчас наступает на собственную гордость и отпирает дверь.
- Что с Ярик…ом…
Последнее выдает с придыханием, ойкает, потому что я нетерпелив. Хватаю ее за талию и мигом разворачиваю спиной, сразу бережно прижимаю к себе. Кутаю в своих огромных лапах. Обнимаю. Заключаю в ловушку. Не отпущу больше, не смогу!
Не хочу говорить, слова будут лишними. Окунаюсь с головой в привычные ощущения, отчаянно вдыхаю запах сочных персиков, присущий только ей одной. Шумно втягиваю драгоценный аромат, как пылесос, хочу вобрать все до последнего.
Уже и забыл, насколько хорошо Мия ощущается в моих руках. Маленькая, хрупкая. Мягкая, словно плюшевая игрушка. И теплая. Родная…
- Ты сказал, что Ярик в больнице, - упрекает, а я вздыхаю.
- Прости, я соврал. Иначе ты бы не вышла ко мне, - трепетно шепчу на ушко, но котенок больше не дрожит от страсти в моих объятиях.
Держится гордо, даже не шелохнется. Громко сглатывает, а затем шумно выдыхает. Нервничает.
- Ярик сильно скучает. И собака воет. И мне без тебя плохо. Подыхаю…
- Ты сам меня выгнал, - напоминает с издевкой, будто я страдаю провалами в памяти.
Но я помню каждое свое слово. И ее твердое обещание перед тем, как уйти. Оно до сих пор мучает меня, бьет хлыстом по душе.
- Знаю. Тогда я был старым идиотом.
- Будто сейчас стал молодым, - ворчит, но, вопреки всему, жмется ко мне. Как и раньше, ищет ласку. Защиту. Мой маленький котенок...
Не знаю, что еще сказать, не понимаю, как вымолить прощение и вернуть ее доверие. Делаю отчаянную попытку: тянусь рукой к животику и нежно, практически невесомо прикасаюсь к нему. Кожу приятно покалывает от касания, но не успеваю насладиться сладким мгновением. Мия резко убирает мою руку, отпихивает от себя со злостью фурии, как нечто опасное. Будто боится, что причиню вред ребенку. И я позволяю котенку грубость, лишь бы почувствовала себя комфортно. Показываю, что именно она контролирует ситуацию.
- Мия, - безысходно шепчу над ухом, - скажи, что мне сделать, чтобы ты простила меня?
Котенок разворачивается в моих руках, вскидывает голову. Хмурит брови и нервно кусает губы. И мой темный взгляд с жадностью приклеивается к ним. Как маньяк, с жадностью следит за каждым движением. Вот зачем она привлекает к губам ненужное внимание? Хочу до одури поцеловать, даже медленно тянусь, но сдерживаюсь в последнюю секунду. Одно неверное движение и все старания коту под хвост.
- Я… я не знаю…
Выпаливает, но что-то не так. Ее глазки потухают, замечаю, что и без того бледная кожа становится цветом побелки. Мия болезненно охает и мгновенно оседает в моих руках. Успеваю подхватить котенка на руки, но из-за ступора застываю столбом. Что делать? Куда бежать? Она же беременна! Паника туманит мозг, не нахожу иного решения, просто в отчаянии толкаю дверь и заношу драгоценное сокровище в квартиру. Туда, куда раньше вход мне был строго воспрещен, но плевать. И сразу с порога натыкаюсь на картину - фото счастливой молодой семейной пары в день свадьбы. Буквально испепеляю взглядом мужика, дышу как ревнивый дракон в его сторону. Ведь он нагло обнимает на снимке МОЮ Мию. Моего крошечного котенка! И улыбается в камеру так широко, будто сорвал миллионный куш. Ревность летит огненной стрелой в спину, прорывается сквозь ребра и вонзается в сердце. Дышать трудно, каждый вдох режет грудь острым ножом. Но переступаю через себя ради хрупкой девушки у меня на руках. Забываю обо всем, оставляю «мусор» в прихожей. Отношу Мию в спальню и бережно укладываю на кровать.
Эрнест
Мрачная зимняя погода не радует, как и картинка вокруг. Позади меня – обшарпанное здание, со старыми окнами и скрипучими полами. Я даже на приличном расстоянии могу услышать, как жалобно, будто прося о помощи, стонут половицы от безжалостного топота детских ног. И сразу морщусь из-за резкого дуновения ветра. Оно принесло мне тошнотворный запах будущего обеда. Еды, от которой хочется блевать.
И вроде я уже могу выдохнуть, ведь моя миссия выполнена, но не все так просто.
Стоим с мелким, которого забрал буквально пять минут назад из детдома. Смотрим друг на друга, как два барана на новые ворота. Я – потому что фиг знает, что с пацаном дальше делать. А он – с какой-то странной надеждой в наивных детских глазах. Ощущение, будто вызов мне бросает. Проверяет. Испытывает нервы на прочность. Ищет брешь, чтобы пробиться сквозь нее. Моргаю, хочу разорвать зрительный контакт, но ничего не выходит. Гляжу на него, такого серьезного, сосредоточенного и сердце кровью обливается. Не верю, не понимаю, не осознаю до конца, почему жизнь настолько сурова? И задать вопрос некому, он так и повиснет в воздухе. А затем расковыряет давно засохшую рану ногтем, чтобы помнил, не забывал о лучшем друге. О товарище, которому ни позвонить, ни увидеть нельзя. Был человек, и нет. А ведь буквально неделю назад мы строили планы, обсуждали учебу мелкого. Личную жизнь… И где теперь это все?! Вздыхаю, а малой копирует мой жест. Мнется рядом, поправляет полупустой рюкзак с вещами на плече. Черт возьми, из кучи пожиток малому взяли пару труселей, джинсы и несколько свитеров. Куртку и сапоги выдали здесь, будто впопыхах его выдирали из законной квартиры! Одежда явно на размер больше, крестник смотрится в ней по-идиотски. Я уже молчу о цвете этого выцветшего нечто…
Пацан гордый, не отводит взгляда. Высокомерно задрав голову, пялится на меня с кривой усмешкой. Ну точно, будто Андрюха на меня с того света уставился и говорил: «Теперь он – твоя забота. Твоя семья. Твой крестник. Твой сын, в конце концов».
Внутренности сжимаются до размера грецкого ореха от первичного страха. Он разрастается темным нефтяным пятном в светлом море, постепенно отравляя кровь. Даже руки начали трястись, чего со мной еще никогда не случалось.
Одно дело – приходить по выходным, вручать мелкому очередную безделушку и издали наблюдать за его играми. Не воспитывать, а защищать от грозного отца. Вырывать в последний момент ремень из лапищи друга, чтобы не позволить таким образом наказать крестника за какой-то дурной поступок.
