Одним холодным апрельским днем я попала в полупустой зал Мариинского театра. Давали «Женщину без тени» Рихарда Штрауса – оперу с барочными формами в самом тяжелом смысле слова «барочными». При этом давали, как часто бывает в современном мире, в современной постановке. То есть на сцене было минимум декораций, а те, которые были, отличались вызывающей неказистостью.
Так, всю заднюю часть сцены (арьерсцену, если мне не изменяет интернет) занимали поставленные друг на друга старые стиральные машинки. Они указывали на профессиональную принадлежность одного из героев – красильщика тканей. Из-за левого занавеса на сцену выглядывал нос обшарпанного автомобиля. Создавалось впечатление, что участник кордебалета так спешил на работу, что не справился с управлением.
К середине первого действия красильщик тканей начал собираться на рынок. Он сообщил жене, что пойдет пешком. Как принято в опере, сделал он это небыстро. Минут пятнадцать пел: «Пойду пешком, поберегу осла!» Жена красильщика не ускоряла процесс, вторила: «Иди пешком, побереги осла!» Наконец, оба укрепились в мысли, что красильщик пойдет пешком и тем самым побережет осла. И тут красильщик сел в машину, припаркованную на сцене, и уехал. Да, постановка была современной, но оригинальное либретто никто не отменял.
Я честно досидела до конца оперы. Чтобы вы понимали всю глубину моего зрительского подвига, спешу сообщить, что опера длилась около пяти часов и ни один буфет Мариинки в тот день не подавал алкоголь. Никакой. То есть совсем никакой: когда я заказала чай и выразительно подмигнула буфетчице, она, хоть и подмигнула в ответ, всего лишь налила мне чай покрепче.
Это была моя последняя на долгие годы попытка раскрыть собственные оперные чакры. Я не могла больше врать себе. Многочасовые посиделки в зале, забитом прекрасными одухотворенными женщинами в районе 60-ти, которые восхищенно внимают ариям толстых теноров в костюмах героев-любовников, не для меня.
В свою защиту могу сказать, что честно пыталась. В районе лет эдак 25-ти, во время первого замужества. Видимо, в голове у меня был некий образ правильной взрослой замужней женщины, и этот образ почему-то включал любовь к опере. Балет я отбросила сразу, балет для слабаков; только опера, только хардкор.
И вот мы с первым мужем начали наше оперное паломничество. Верди, Пуччини, Бизе. То есть, говоря языком истинных любителей оперы, легкая опера, практически попса. Я пыталась приучить уши к чему-то более серьезному, тому же Штраусу, но увы. Меня по-прежнему тянуло пуститься в пляс – метафорический, разумеется, в театре не приветствуют танцующих зрителей – лишь при звуках одной оперы. Но признаться, что ты любишь «Кармен», все равно что расписаться в своем оперном невежестве. Эту оперу сочли пошлой во время ее премьеры в 1875 году, да и в наши дни среди истинных ценителей жанра она заслуживает лишь снисходительные улыбки. Всемирная популярность «Кармен» не идет на пользу ее репутации: ведь как что-то настолько популярное может быть по-настоящему прекрасным. В конце концов, опера была придумана не для того, чтобы получать удовольствие, а для того, чтобы страдать.
Нужно отдать должное бывшему мужу: он полностью поддерживал мое стремление духовно обогащаться и старательно гнал со своего лица выражение паники, когда я сообщала, что приобрела очередные билеты в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. Отличный театр, надо сказать. Да-да, тот самый, на Большой Дмитровке, напротив отдела по борьбе с тавтологией под названием «Совет Федерации федерального собрания Российской Федерации».
И вот мы надевали самую приличную из имеющейся у нас одежду, подобно утопающим, хватали друг друга под руки и к 19:00 уже мусолили программки. У бывшего мужа случались срывы. Так, он заснул ближе к концу «Лючии ди Ламмермур» Гаэтано Доницетти. Пропустил буквально полчаса, но важных. А я не решалась пнуть бывшего, так как боялась, что он закричит – это тоже не приветствуется в театре. Поэтому он мирно проспал момент, когда Лючия в припадке безумия убила мужа (своего, не моего), и проснулся лишь после того, как Эдгар заколол себя кинжалом и раздались аплодисменты. Аплодируя, муж наклонился ко мне и недовольно прокомментировал: «Ну не знаю, конец, по-моему, смазали».
Мы с бывшим мужем ходили в оперу не только пока состояли в браке, мы ухитрились сходить и после развода. Правда, всего один раз. Ставили «Итальянку в Алжире» – комическую оперу Россини, причем в постановке-лауреате «Золотой маски». Я очень хотела пойти, очень. Проблема заключалась в том, что развелись мы недавно и я, будучи инициатором разрыва, испытывала постоянное чувство вины1. Оно заставляло меня плакать почти круглые сутки, надоедать всем своими рассказами о том, какой прекрасный человек мой бывший муж, и заодно похудеть на 5 кг (а вот это было кстати).
Плакать я начала еще на выходе из метро «Пушкинская». В фойе я практически рыдала. Бывший с извиняющейся улыбкой оглядывался по сторонам. Потом к слезам прибавилась икота. При этом я постоянно приговаривала: «Ты такой хороший, прости меня».
В таком состоянии мы провели половину первого акта. Опера, напомню, комическая, и мой плач составлял интригующий контраст со смехом остальных зрителей. К середине первого акта у меня кончились бумажные платочки. Тут мы вынуждены были покинуть зал, расталкивая зрителей и шепча извинения – билеты бывший купил отличные, прямо в центре партера. За минуту я своими слезами окропила треть театральной тусовки Москвы.