Сам не знаю, зачем я всё это делаю. Бывает же так, что встаёшь среди ночи и бредёшь к холодильнику. Или врубаешь ящик и смотришь какой-то сериал для умственно отсталых.
Беда, короче! Вот и мне приспичило вдруг набирать это обращение в никуда, послание никому. Вернее, я-то знаю кому. Эта женщина воздух моего дыхания, свет глаз души моей, горючее двигателя моей жизни. И мне бы очень хотелось, чтоб она это прочла. Хотя это и невозможно. Вот в такой я ситуации. Без неё меня просто нет, есть лишь пустая оболочка, призрак для всех, пустая оболочка, фантом на обозрение. Настоящая жизнь моя лишь в общении с ней, когда я стою перед мольбертом и тщательно выписываю каждую чёрточку её лица, рук, фигуры. Всё остальное время – серая нудная обыденность, поддерживаемая только ожиданием.
Да! Ожидание! Вот чем я просуществовал столько долгих лет. Я знал, я свято верил, что она проявит себя. И проявляла уже не раз, хоть и не очень явно. Она не из тех, кто может бесследно исчезнуть, потеряться в потоке бытия. Она слишком велика и слишком ярка для этой жизни.
Много раз я, казалось бы, отчаивался и терял надежду, сбивался с пути, пил и распутничал, но снова и снова возвращался. Возвращался на дорогу к ней. Потому что где-то в глубине, может быть на самом дне меня всё равно, не смотря ни на что, никогда не угасала маленькая искорка чувства притяжения к ней, тяги, жажды, страсти. Наверное, этому нет определения, а слово «любовь» как-то поистёрлось, затаскалось. Говорят ведь: «Займёмся любовью», а это совсем другое.
Теперь там, в глубине меня бушует пламя, растущая огненная стихия, на которую уже ничто не сможет повлиять. Это в связи с последней её манифестацией. И из-за того же я теперь стучу по клаве. И так мне хочется, спасу нет, писать не «её манифестацией», не «на дорогу к ней», а « на дорогу к ТЕБЕ, ТВОЯ манифестация». Так хочется, чтоб и она всё это прочла, услышала мой слабый голос, увидела эти мои писательские потуги.
Да нет, конечно, я не писатель, не мастер пера, по большому счёту я и не художник, как я это понимаю. Большие художники слова и кисти живут лишь творчеством, оно у них на первом месте, на пьедестале, всё остальное – бесплатные приложения. У меня же только она одна (только ТЫ!) на первом, втором и прочих местах, а творчество является инструментом общения с ней, только инструментом. И, слава Богу, что он есть, иначе бы мне не жить.
Устал ли я без неё? Пожалуй. Когда же услышал этот позывной, всё завертелось по новой.
КАМА – в Индуизме бог любви. Вооружён луком из стеблей сахарного тростника. Его супруга – Рати, олицетворение любовной страсти. Согласно легенде, Шива после трагической гибели своей первой жены, Сати, предался аскетическим подвигам. Между тем она вновь родилась в облике Парвати, дочери Хималая. Влюбившись в Шиву, она устроила своё жилище неподалёку от того места, где он совершал своё подвижничество, и стала поклоняться ему. В это время ракшас Тарака стал угрожать существованию всех миров, и, поскольку сразить его мог только сын Шивы, боги послали Каму, чтобы тот пробудил в нём чувство любви и таким образом отвлёк его от подвижничества. Улучив момент, когда Парвати проходила мимо Шивы, Кама метнул в него стрелу. Разгневанный Шива, чтобы не нарушать подвижнического сосредоточения, усилием воли создал у себя во лбу третий глаз и изверг из него огонь, обративший Каму в пепел. Это, однако, уже не смогло уничтожить чувства любви, и Кама, как её олицетворение, продолжил жить как Ананга (Бестелесный). Родившийся же в результате союза Шивы и Парвати Сканда, бог войны, достигнув возраста семи дней, слазил демона Тараку.
Всякая жизнь полна загадок. Даже и для самого её обладателя. То есть, порой сам не понимаешь, не до конца понимаешь, что с тобой происходит. А что происходит? Я ведь не всегда был таким известно самобытным, харизматичным затворником- художником. Не всегда у меня был этот трёхэтажный особняк в сосновом бору на берегу лесного озерца, студия с квартирой в мегаполисе, а также яхта на Волге, внедорожник, квадрацикл, спорткар и ещё кой-какие игрушки взрослого мужчины.
В двадцать пять мне стало ясно, что я пропал. Я был женат на нелюбимой женщине, ходил на облындевшую работу – из-за квартиры и заработка вкалывал на стройке. Сказать, что мне было плохо, значит украсить ситуацию. Мне было чудовищно отвратительно жить. Даже мои «маленькие тайны» меня не особенно радовали, как бывает у наркоманов и алкашей, когда это перестаёт быть кайфом, а становится средством выжить. И не было в той чёрной полосе ни единого просвета, ни малейшей надежды на будущее. Наоборот, будущее грозило стать ещё страшней.
Конечно, приходили мысли о самоубийстве. Хотя, по сути, тем своим существованием я и убивал себя. Каждое утро у нас случался маленький скандал со взаимными упрёками или надутие губ с обиженным молчанием. Затем – каторга в коллективе грубых насмешников. Тогда я ещё не понимал, что и грубость, и насмешки друг над другом были у несчастных (вместе с алкоголем) лекарством от той же самой тоски неудачников. С зубовным скрежетом я вытерпливал эти восемь часов с часовым обедом и, страшно усталый, плёлся домой, порой прихватив в лавке бутылку «бормотухи» на сон грядущий.
Ситуация обострялась тем, что супруга Ксения тоже с трудом выносила меня, тоже выпивала и не всегда ночевала дома. Грызла меня, как ни странно, и ревность, хотя и сам не был абсолютно чист перед ней.
То была эпоха позднего Брежнева, тогда, мне кажется, вся страна жила так. Редко, кто из моих знакомых не пил. В Бога никто не верил, в коммунизм тоже, и вообще никаких улучшений ни в чём и ни в каких смыслах не предвиделось. Мы не ценили того, что жили в хороших, пусть и ведомственных, квартирах, что могли в рассрочку под действительно смешные проценты приобретать мебель и хозяйственные агрегаты, что безработицы практически не было, наоборот, Бродского судили за тунеядство. Ну да, продуктов в магазинах становилось всё меньше, а винища всё больше, и оно становилось всё хуже. Примерно половина моего окружения (из молодых) слушала «голоса» из-за бугра. А любимым развлечением на выходные были домашние посиделки с танцами в тесных комнатушках, а летом – пикники на берегу речки или озера с морем бормотени и почти без закуски.
Однако я не был как все. Что-то было в лице и поведении моём такое, что парни и мужики относились ко мне с настороженностью, а девушки поглядывали с интересом. Наверное, мои «маленькие тайны» каким-то образом просвечивали сквозь телесную оболочку, сквозили из совершенно банального образа: «битловская» причёска смоляных, чуть волнистых волос, маленькие усики и грустные карие глаза под густыми, питекантроповскими бровями. Роста я среднего, и одевался совсем не у фарцовщиков.