Когда меня купили, я понятия не имел, куда попаду.
Сквозь ресницы, пока шёл торг, я видел только разодетого в пух и прах ликийца. Он неспешно, лениво увеличивал цену и бросил на меня всего два взгляда: когда меня ввели на помост, и когда ликийца объявили победителем. По первому было ясно, что я его заинтересовал. А вот второй смутил: не так обычно смотрят на раба, за которого только что отдали сумму, сравнимую с ценой за приморскую виллу в богатом районе. Взгляд у ликийца был расчётливо-холоден, без намёка на радость от покупки или на похоть, более чем уместную в данной ситуации.
Я решил тогда, что он будет жестоким хозяином.
И утвердился в этой мысли, когда он привёл меня к своему паланкину, у которого вереницей стояли такие же рабы, как я. Судя по седине в волосах, морщинам и выдающемуся брюшку, ликийцу было за сорок. Как раз тот возраст, когда хочется забав поинтересней. Для рабов вроде меня это всегда означало лишние синяки и, не дай Праматерь, шрамы. Я принадлежал такому хозяину однажды, и мне очень повезло, что он умер от сердечного приступа раньше, чем успел меня изуродовать. Мне повезло также, что я был в его вкусе: он занимался мной лично и почти не позволял участвовать в оргиях с другими рабами. Вряд ли удача улыбнётся сейчас. А оргии будут – иначе нас не было бы так много.
Так я думал, когда мы шли на цепи друг за другом следом за паланкином. Солнце палило нещадно, и мухи, привлечённые запахом масла, которым нас натёрли перед торгами, кружили тучей. Ещё одно доказательство жестокости хозяина: если бы он хоть сколько-нибудь заботился о нас, он бы прислал ещё один паланкин. Рабы для удовольствий дороги, и наша цена исходит не столько из нашего умения, сколько из внешнего вида. Забавно: считается, что рей-на для людей на одно лицо. Я тоже так думал поначалу, тем более что люди были для меня на одно лицо. Ничего подобного. Люди не способны определить наш возраст, но прекрасно отличают друг от друга, только понимание красоты у них совершенно другое. Я не выделялся бы среди соотечественников на родине. Здесь же люди нашли у меня точёные скулы и глаза формы акатери, который люди зовут миндалём. Им показалось это красивым – тогда моя судьба была решена.
Раскалённые каменные плиты жгли ступни. Я знал, что они будут представлять, когда мы доберёмся до дома ликийца, и думал, что этот хозяин вряд ли расщедрится хотя бы на смягчающий крем, и уж конечно о лекарстве и думать было нечего. Плохо: подобные люди быстро устают от игрушек. А от ненужной игрушки избавляются. Кому меня продадут, если я не буду красив, как сейчас?
Впрочем, быть может, скупость хозяина объяснялась тем, что дом его оказался не так далеко от торговой площади? Даже удивительно близко. И не один я озирался с изумлением, когда мы остановились. То, что возвышалось над нами, точно семейное древо, заслоняя солнце, могло быть только королевским дворцом. Наш хозяин, очевидно, был знатным придворным. Для нас это не было ни хорошо и ни плохо – это вообще ничего не значило, кроме того, что жить почти наверняка придётся вместе с дворцовыми рабами. Особенно, если апартаменты самого господина находятся в главном здании.
Уже тогда я неплохо разбирался в планировке человеческих домов – многие аристократы любят копировать у себя то или иное крыло королевского дворца, почитающегося среди людей архитектурной диковинкой. Когда-то я задумывался, что красивого они в нём находят? Дворец был из камня, блестящего на солнце. Монументальный и громоздкий, перегруженный отростками балконов и вызывающе белый. Но это раньше мне было любопытно, сейчас – плевать. Люди давно перестали вызывать во мне даже гадливый интерес – наверное, я слишком долго прожил среди них. Наверное, я тщеславно полагал, что я их знаю.
Нас ненадолго оставили во внутреннем дворе главного здания. Здесь журчал фонтанчик – бледное подобие ручья Вечного леса. Люди даже воду заключают в каменные оковы.
Я ловил удивлённые, полные отвращения взгляды соотечественников, когда окунал руки в приятно-холодную воду и пытался освежиться. Все эти рей-на были младше меня, наверняка захвачены недавно, и ещё сохранили остатки того, что мы зовём достоинством. Пить "пойманную" воду для них было то же, что пить кровь покойника. Глупцы. Я не смотрел в ответ.
За нами должен был прийти кто-нибудь из распорядителей рабов – дворцовый или хозяина. Но господин явился сам – тогда я заподозрил, что всё не так просто, как казалось. Однако ликиец не походил на перекупщика рабов – знатный лорд, живущий в королевском дворце. Конечно, он не повёл нас в барак. Мы шли по коридорам и галереям главного здания, и я замечал удивлённые взгляды других рабов, заинтересованные – придворных. Кто-то заговаривал с нашим господином, но он отвечал быстро, односложно и не сбавлял шага. Сверканье, блеск и одуряющий запах цветов – от придворных леди – кружили голову. Люди наверняка не чувствовали запах так ярко, а вот кто-то из моих соотечественников позволил себе поморщиться. Ему повезло, что наш господин спешил и не заметил.
Нас провели по саду – рей-на впервые сбились с шага, стараясь не наступать на "мёртвую" траву. Хозяин обернулся, проворчал что-то недовольное. Хвала Праматери, тем, кто шёл впереди, хватило ума выстроиться в цепочки, как раньше. Торчать под полуденным солнцем, учитывая, что потом придётся работать, было бы… больно – потом, когда господина возмутит, например, запах пота.
Сад, наконец, кончился, мы снова зашли в крытую галерею. Здесь всё дышало прохладой – особенно белый в серую прожилку пол. Ступать по нему после раскалённого камня дороги было настоящим наслаждением. Конечно, долго оно не продлилось: нас завели в небольшую комнату, снова ненадолго оставив одних. Краем глаза я наблюдал, как другие рей-на озираются. К чему? Какая разница, повалят тебя сейчас на пушистый, приторно-тёплый после камня галереи ковёр, или нагнут над столиком в виде пруда – человеческого пруда, конечно.
Дверь в соседнюю комнату отворилась. Человек, вышедший вместе с хозяином, был ещё старше: его волосы были полностью седыми, и морщины глубокими. Но двигался он с грацией человека, который некогда был воином и сейчас ещё не забросил упражнения. Уверен, наш хозяин даже стрелу ни разу не поднял.
– На колени, – шикнул господин, а человек, которого он привёл, улыбнулся.
– Как же я рассмотрю их, Алеб, когда они на коленях?
– Конечно, Ваше Величество, – льстиво отозвался хозяин. И уже другим тоном: – Встаньте!
"Ваше Величество"…
Я смотрел на ковёр под ногами, как и положено рабу, а человек, растоптавший мой народ, сделавший нас рабами, человек, по приказу которого тысячи людей хлынули в наш лес, как болезнь, как гниль, ходил перед нами, рассматривая. Выбирая.
