Зачем писать исторический роман?
Зачем писать именно исторический роман, пусть даже он – авантюрно-исторический? Почему писатели рассказывают чужие жизни, тем самым рассказывая через них свою? Время влечет, как дорога, как путь, как средство проникнуть за ту грань, откуда не возвращался никто.
Время – дверь, в которую можно войти.
Но не всегда можно выйти.
Ушедшие оставили сотни ключей, тысячи свидетельств. Правда, большей частью это артефакты исчезнувшего мира мертвых: руины домов, поврежденные украшения, остатки тканей, извлеченные из склепа. Но ничто не привлекает столь сильно, как ощущение, что они в той же степени живые, как мертвые. Смерть отталкивает, завораживает, ужасает, но за ней проступает жизнь. И вот именно за этим телесным теплом назад в прошлое идут такие, как я, демиурги, в тексте воскрешающие былые имена и лица.
Не осталось портрета, есть стопка писем и три условно подлинных автографа, есть руины стен и изменившийся ландшафт мест действия сюжета, есть фамильный герб, гербовая печать и эмблема семьи. Много это или мало, чтобы создать человека и влюбиться в него? Есть послужной список: заговорщик, государственный изменник, придворный, политический агент трех королей, любовник королевы, приграничный рейдер. Что из этого правда?
На самом деле они такие же, как и мы, в основе своей. Многое определяется условиями жизни, многое поменялось: медицина и мода, положение женщины в обществе и взгляды на секс, вера и религия. Но базово эти люди состоят из того же самого мяса, и кровь их так же солона, и солоны слезы. Их шутки бывают столь же грубы, как наши, и они жертвуют собой во имя долга и семьи, как и мы сегодня. Они одинаково с нами лгут в письмах и любят своих детей – так же, как мы.
В Хейлсе, родовом гнезде фамилии Хепберн, есть привидения, это отмечено в специальном культурологическом отчете Historic Scotland, – больше того, с духами места можно договориться.
У меня нет ощущения, что Патрик Хепберн, третий граф Босуэлл, мертв.
Скорее, напротив.
Они среди нас, они и есть мы.
Живая история – еще одно средство победить смерть.
Кроме любви, конечно, кроме любви.
Любое побуждение годится для того, чтобы написать исторический роман, перечислю свои: любопытство; психотерапия; потребность спорить; потребность воскрешать; жадность до лишней жизни; гимнастика ума; обаяние времени/персонажа; развлечение, наконец.
Проще всего с последним пунктом – про развлечение понимают все. Начнем же с первого – любопытство. Если вы одарены им не в меру, то станете докапываться до корней вещей и событий, что бы ни случилось, – так произошло и со мной. Я люблю знать, как все устроено, я люблю говорить об этом. «Как приятно знать, что ты что-то узнал!» – восхищался господин Журден, поддерживаю его целиком и полностью. Кроме того, возможность говорить обуславливает и возможность выговориться, то, за чем люди ходят к психотерапевту. Я же для этой цели использую персонажей, могущих звучать на разные голоса, но всегда поющих с авторского. Потребность спорить объясняется просто – именно за этим люди пишут фанфики, рассказать, как оно было с любимым героем на самом деле. Моя база для фанфика – история человечества. В некотором роде любой исторический роман – всего лишь фанфик, фантик, в который ты оборачиваешь свое, ранимое, трепетное. Я люблю недоумевать над источниками, прочитывая судьбу героя, и предлагать свою версию его мотивации – через персонажа. Так в споре рождается не истина, а отдельное видение, еще одна возможность былого, и это разнообразит прошлое, столь же, по сути, нестабильное, как настоящее, как будущее. Истины в последнем приближении не существует, есть только трактовки. Так почему бы не предложить свою? Потребность воскрешать, пожалуй, для меня самый сильный наркотик исторического жанра. Это дает мне иллюзию власти над тем, с чем невозможно, не получится договориться – со смертью. Отсюда же идет и жадность до чужой жизни, – когда невозможно преодолеть страх того, что твоя собственная конечна. Согласно Вовенаргу, «мысль о смерти вероломна: захваченные ею, мы забываем жить» – и я вспоминаю о собственной жизни, пропуская через себя чужие. Гальванический разряд, возникающий от прикосновения к иной судьбе, дает головокружение – и импульс двигаться дальше. Гимнастика ума – в этот пункт следует включить такое захватывающее приключение, как исследование, изучение прошлого. Перефразируя Наполеона – человек, который не желает учить свою историю, вскоре будет учить чужую. Но и человек, не желающий знать чужой истории, никогда толком не поймет своей. Хотим мы этого или нет, но культура, цивилизация – это грибница, ее невозможно разделить, не разорвав, на волокна. Написание годного исторического романа требует такой обширной документальной базы, которая снабдит автора почвой для размышления о природе человеческой на годы вперед – если, конечно, вы находите в подобном занятии вкус. Обаяние времени/персонажа, выбранных для повествования, может быть двояким – так притягательно положительным, так и завораживающе отталкивающим. Исторический роман предоставляет писателю бездну вариантов маскарада, свободу переживаний себя и беленьким, и черненьким, и в момент подвига, и в час подлости. Огромное, огромное разнообразие возможностей быть собой без особых затрат. А, собственно, что есть не наиболее полная цель жизни, как быть собой?
