Павел Гусев - Жизнь, любовь, страдания

© П. Гусев, 2016

© Издательство «Граница», 2016

За многолетний труд Писателю подарили новое мягкое кресло, а старое, облезлое, со скрипучим жестким сиденьем, поставили в угол, прежде чем выкинуть.

Сел Писатель в новое кресло, поерзал, на стол облокотился и стал думать, что б такое написать.

– Ну-ну, посмотрим, что он напишет без меня, – ехидничало Старое Кресло. – Писатель, перед тем как творить, привык на меня облокотиться, за подлокотник ухватиться. Я ему руку пожимал и темы давал…

Так ничего и не придумав, Писатель отодвинул новое кресло, а старое поставил на прежнее место. Сел, похлопал по подлокотникам, радостно вздохнул и стал писать рассказ под заголовком «Старое Кресло».

Графин занимал на столе почетное место. Он праздновал день своего рождения и, переполненный по горлышко сладкими словами, хотел излить всем присутствующим сокровенный тост:

– Друзья мои! – начал он и только хотел продолжить речь, как Штопор забегал по бутылкам и с грохотом стал их открывать. Рюмки стали звенеть, пока не наполнились вином. Ложки застучали по тарелкам, пока в них не положили закуску.

Когда все стихло, Графин вздохнул и сказал:

– Друзья мои…

Тут Рюмки звонко стали чокаться друг с другом, Ложки зашлепали по тарелкам. Поднялся такой шум, что никто не услышал, о чем говорит Графин.

…Праздник закончился когда Штопор оказался под столом, поскольку был уже никому не нужен. Рюмки лежали на бывшей белоснежной скатерти, которая была в пятнах от закусок и вина. А Графин по-прежнему стоял на своем месте и переживал, что не смог излить гостям свой давно заготовленный тост. Он с грустью чувствовал, что сладкие слова в нем превратились в горечь.

На следующий день вся посуда на кухне трезвонила:

– Хороший день рождения был у Графина. Он нас так уважает! Весь праздник говорил: «Друзья мои! Друзья мои!»

Лампочка каждый день старалась угодить Карандашу. Он ей очень нравился – был строен, высок и, когда проходил близко, нежно шуршал своим черным остроносым графитом. Лампочка ярко освещала ему стол, страстно желая угодить, чтобы он обратил на нее внимание. А Карандаш не замечал ее. Он увлекся бумажками и часто менял их. Ту, что понравилась, оставлял на столе и даже не раз возвращал к себе. А те, которые не понравились, бросал в корзину.

Лампочка долго терпела, и, в конце концов, воскликнула:

– Вот изменник, пожалей, взгляни на меня…

И стала то и дело моргать, чтобы он обратил на нее внимание.

Но Карандаш по-прежнему не отходил от своих бумажек. Лампочка не выдержала такого бесчувственного отношения и вспыхнула:

– Я весь свет и тепло ему отдала, а он меня не замечает. Видеть его не хочу!

И погасла.

Вскоре над столом светила новая Лампочка и тоже жаловалась, что Карандаш не смотрит на нее. Она не знала, что бумажки доставляли Карандашу поэтическое наслаждение…

– Ты что стоишь у окна такая темная и печальная? – спросил я у Ночи.

– Мне грустно смотреть на тебя, – тихо ответила она. – Спать пора, а ты все работаешь за столом. Лампочка освещает себя – собой любуется, светится от счастья. Она не жалеет тебя. Не жалеет…

Я бросаю работу, гашу свет, открываю окно. Впускаю Ночь. Она обнимает меня беззаботным спокойствием, провожает до дивана и шепчет:

– Лампочку бросай. Погубит она тебя!

Утром Ночи уже не было. Она, как всегда, ушла незаметно, когда я крепко спал.

Я знал: вечером Ночь обязательно заглянет ко мне в окно, будет печально темнеть и темнеть, сожалея, что я не послушался ее и по-прежнему сижу за столом с Лампочкой.

Хохлатка-курица снесла авторское яйцо. Принесла его главному редактору Петуху, чтобы посмотреть, хорош ли материал. Петух постучал по яйцу коготком и сказал:

– Сырое произведение. Все всмятку, где что – не ясно. Вот было бы яйцо крутое – там скорлупа, белок, желток – все понятно!

Хохлатка возмутилась:

– Но из крутого яйца интересный, живой материал не получится. Цыпленка не высидишь!

– Мне виднее, – буркнул Петух.

Как-то спальная Пуховая Подушка встретилась с Тощей Подушкой, лежавшей на стуле.

– Какая же ты худая! – удивилась она.

– Будешь тут худой, если на мне хозяин весь день сидит, ерзает-ерзает, пока что-то не напишет или не устанет и отправится к тебе.

– Да! Да! – ответила Пуховая Подушка. – А ко мне он придет, обнимет, прижмется и спит. Хоть бы разок поерзал на мне, как на тебе…

Тощая Подушка тяжело вздохнула:

– Не завидуй. Была бы на моем месте – стала бы такая, как я!

Тут Пуховая Подушка задумалась, еще раз взглянула на соседку и сказала:

– Ты права. Не буду завидовать. Живется мне спокойно, вот и хорошо!

Бутсы гоняли Мячик по всему полю. Он метался из стороны в сторону, не зная, куда ему лететь, и очень устал.

– Ты почему такой вялый? – спросили его Бутсы.

– А я не знаю, что мне делать, – указаний не получал, – ответил Мяч.

– Так получи! – Бутсы с разбегу ударили по Мячу.

Он влетел в ворота, отлежался и сказал:

– Я согласен получать такие ценные указания. Это гораздо лучше, чем тебя бесцельно целый день пинать будут…

Плошка, в которую наливали воду для Щенка, стояла на полу и с завистью смотрела на стол, где весело проводили время две Чашки, от которых веял запах ароматного чая.

– Как бы я хотела попробовать этот чай, – мечтала Плошка, и эти мечты не давали ей спать по ночам.

Однажды ее положили в мойку, а там оказались две ее знакомые Чашки:

– Как бы я хотела побывать в вашей компании и попробовать ароматного чая, – робко сказала она.

Чашки не успели ответить, появилась большая жесткая мочалка и стала тереть их так, что у них заскрипели бока.

Выбравшись из мойки, Плошка встала на свое место и заохала:

– Не хочу, чтоб ради чая мне бока так намыливали. Мне и тут хорошо. Мы со щенком тоже весело живем: я ему водицы дам, а он гавкнет и радостно меня оближет.

В эту ночь Плошка спала спокойно.

Ветер открыл Книгу, перебрал все страницы, затем удивленно посмотрел на Очки, смотревшие весь день в нее и прогудел:

– И что они видят на этих тощих страницах?! В них же одна пустота. Вот обложка гораздо интереснее, там есть цветные картинки.

И он, прошуршав еще раз по страницам, улетел.

На то и был он Ветер.

Пачка мороженого всегда была холодна ко льду, который находился рядом с ней. Однажды ее взяли в руки, и она почувствовала незнакомое тепло. Ей было приятно от этих прикосновений. Тут пальцы стали ее нежно гладить и снимать обертку. Она не сопротивлялась, от такой ласки ей было удивительно хорошо. Рот горячими губами то и дело прикасался к ней, и Пачку бросало в жар. Она стала мягкой и податливой.

А потом Пачка стала быстро таять и скоро отдалась вся, без остатка.

Крепкий Сахарок лежал на столе и с упоением смотрел на красивую Чашу.