Ропот, ропот:
«Топот, топот…»
Атаман приник к земле…
Взглядом был подавлен хохот
Тех, кто ржал, как конь, в седле.
Казачьё, кто трезв, кто пьян,
Разом залегли в бурьян ждать,
Что будет молвить
Трезвый нынче атаман…
Тот спешить не собирался,
Будто мертвым он казался,
Аж, глаза свои закрыл,
Напрягаясь, что есть сил.
Наконец, все же поднялся
И, шипя, заговорил:
«Хлопцы! Будет ныне сеча…»
Оборвал свою он речь
И велел, тут, недалече,
Казачкам своим залечь.
И стеречь, стеречь, стеречь!
Между тем шум нарастал.
Стало ясно: враг скакал.
Пики-копья наготове,
Казаки уже в седле…
Невезучие панове
Тоже пьяные в седле.
И пошел разбой-грабеж
К удивленью пьяных рож.
Что творили казаки,
Надо видеть, мужики…
Барин был слегка богатый.
Просто ехал он до хаты,
Ехал прямо от сватов,
Потому и был «готов».
Издевались казаки кто
Как мог, и как могли.
Все бы было ничего,
Да при нем была краса,
Ниже пояса коса.
Это был уже трофей,
Только чей? А так, ничей!
Атаман разгорячился,
Через пять минут был пьян,
А с чего он так напился
Он не понял даже сам.
Но скорее так влюбился,
Молодым был атаман.
Раскисать при бабе статной
Не хотелось, не с руки.
Как-никак дружиной ратной
Правил, мать их – казаки!
Барин быстро протрезвел
И со страху осмелел:
Как мужик с такою харей
На него переть посмел!
Да и девку молодую
Червь вонючий присмотрел?
Тут пришла пора наглеть
Атаману, крикнув: «Геть!»
Он рванул и пару раз
Сунул барину меж глаз.
Тот мешком на землю пал,
Скорчился и застонал,
И невнятно, что-то вроде
Промычал: «Я так и знал…»
Девка сцену оценила
И вовсю заголосила:
«Мужики совсем рехнулись
Мать святая помоги!
И меня обереги
От проклятых кобелей…
Сбереги, а я ей-ей…!»
Что она сказать хотела,
Но, как видно, не успела
Знает только один Бог,
Потому что бело тело
Сгреб в охапку атаман,
И как мог, и как не мог
За собою поволок.
Казаки в раз растерялись,
Матерились и ругались…
Созревал бунтарский план,
В планах новый атаман…
Да еще тут этот пан…
Барин-пан меж тем очнулся,
Про себя, как мог, ругнулся,
И с прищуром, вспомнив сан,
Из бурьяна вылез сам.
Слово молвил казакам,
Что, мол, бросил атаман,
Променял на бабу братьев,
Сбег, и грош ему цена,
И судьба ему одна:
Али дыба, аль тюрьма…
Семя брошено не зря,
Пригорюнилась «родня»…
Но сюжет вновь изменился:
Атаман с красой явился.
Девка краскою пылала,
В волосах бурьян торчал,
Атаман свет излучал…
И в глазах тот свет искрился.
Пыл казачий испарился,
Счастье было налицо,
А на девушке – кольцо.
Лик пановий зеленел,
Хохол спал, а лоб вспотел:
Мир, как будто, серебрился,
От подарков бил озноб.
Ни один не поскупился,
Мокрым стал у пана лоб:
На подарки шло его —
Пана-барина добро,
И старик совсем смирился.
Молвил казакам он речь:
«Да, не смог красу сберечь!
Сам увел на днях девицу,
Думал, отвезу в столицу,
Буду в старость при красотке.
Хвори смерть и смерть чесотке.
Ан не вышло, «не шарман»,
Пусть владеет атаман».
Свадьбу весело играли,
Пили-ели, потом спали,
Утром снова начинали.
А старик был молодцом:
Стал посаженным отцом
И напившись до «ни зги»,
Записался в казаки.
Вместе стали воевать,
Колобродить, воровать.
В чем мораль?
Мораль проста:
Лучше жить, чем умирать!
