Коптильня, возле которой возился, шумно сопя, обдирая на щепу бугристое, корявое полено, угрюмый дед – местный староста, завлекающим ароматом притянула двух скоморохов в сопровождении стайки любопытных молодок и босой детворы, не отстающей от бродяг-балагуров с самого их появления у ворот селища. Явились скоморохи средь белого дня, незваными, весь народ в поле, вот и некому было их во дворы пригласить. Прошли они понуро от капища вдоль пристани да скоро оживились, почуяв пряный дух коптильни.
Скомороший пес в потертом сизом колпаке, привязанном на шее, то и дело вставал на задние лапы и начинал крутиться на месте, хотя ему и не приказывали этого делать. Такое независимое поведение пса вызывало смех и привлекало зевак. Пес был рад всеобщему вниманию к своей блохастой персоне и вертелся на месте, пританцовывая и высовывая от усердия язык.
Задорно стукнув поочередно по каждому колену звонким бубном, скоморох с растопыренной бородой взбодрился, зыркнул на пса, хитро прищурив взгляд, да так, что тот завертелся еще быстрее, при этом жалостно подвывая. Бородач встал на четвереньки и, закинув бубен себе на голову, пополз к ошалевшему от происходящего деду, приговаривая:
– Что ни диво, то криво. Пес по-человечьи хаживал, за барыней ухаживал, нать и нам, видать, хвостом повилять, жирной косточки поспрашать.
– А вот хворостиной по бокам… – угрюмо пообещал суровый дед, наморщив лоб да покосившись на толстые жерди, лежащие у плетеной стены коптильни.
– Сидит дед, в тулуп одет, шапка набекрень, все орет, щепу дерет, меда не пьет, а идут скоморохи, идут не зевают, мед попивают, народ забавляют.
– Кыш! Убогие! – рявкнул дед, безуспешно пытаясь сохранить сердитое лицо, но уголки рта непроизвольно подернулись вверх. Зажав улыбку, дед сосредоточенно схватился за топор и стал еще усердней тесать полено, косясь одним глазом в сторону импровизированного выступления.
– Дайте скомороху пива, чтоб поведал дива! – вступил в действие второй бродяга звонким голосом, беря из рук товарища бубен, как эстафетную палочку. – По дороге гуляли, на свадьбе побывали. Злыд Коварь всех окрест побивал, боярину Дмитрию, слышь, показал шиш! Брагу злую, бочками с березовыми почками, отдал Коварь что вено, за боярово колено!
– Ведьма свахою была, пироги ему пекла! – подпевал ему косматый скоморох, пританцовывая. – Боярин, что дитятя, боится обнять зятя, молится, ни ест, ни пьет, а ну как загрызет! Клык у Коваря железный, что капкан медвежий.
– Брехня! – ухмыльнулся дед, позабыв про свою щепу, отложив наконец-то топор, окончательно заинтригованный.
– Гости во дворе плясали, в салки с бесами играли, коварю – веселье, монахам – песнопенья! – не унимался молодой скоморох, колотя в бубен головой, в то время как его старший напарник задорно стал насвистывать на глиняной свистульке, скосив уморительно глаза к переносице. – Меды горькие, на полыни стойкие, что зелейщика-злодейщика, да оленьи кости отведали гости. Во крепости под стены камены, под ворота железны, во рвы глубокие да попадали. – Выкрикнув это, скоморохи повалились наземь, словно мертвые, изображая, видимо, как, по их мнению, упились гости на свадьбе.
Пес, все так же стоя на задних лапах, продолжал кружиться на месте, виляя хвостом, и не заметил, что вся труппа уже на земле. Запоздало жалобно заскулил и тоже повалился на землю, поджав лапы. Кто-то из молодок бросил псу сухарик, но лохматый артист даже не отвлекся на угощение, только вильнул хвостом, а молодой скоморох вскочил, еще больше входя в раж, выколачивая из бубна простенький, залихватский ритм.
– От коваря кузла не ведали зла, а боярин бобром кол на коваря тешит, за гривну дочь берет пусть хоть леший. Коварь – варяг, умишку напряг, чар наворожил, черту душу заложил, молодому князю вдарил, под хомут его поставил. Удивляется народ – кто тут князь, а кто хадот.
– Охальники! – заржал, не выдержав, дед, опрокидывая колоду и вставая в полный рост. – Дам вам браги да хлеба, бесы глумливые, и чтоб духу вашего здесь не было!
Зычно голося на всю округу, прогоняя скоморохов, староста никак не мог удержать смех.
Широкая грудь старика сотрясалась, а округлый живот подергивался от усилий скрыть веселье.
Отбежав вместе с собакой на безопасное расстояние, скоморохи низко поклонились старосте, и даже пес опустился на передние лапы, подражая хозяевам.
– Мир вам, люди добрые. Благодарствуем за угощение.
Чуть не расплескав крынку с пивом, молодой скоморох поспешил скрыться за воротами усадьбы, а его старший товарищ все откланивался, косясь на улыбчивых молодок, явно недовольных тем, что представление так скоро закончилось.
Пройдя чуть меньше версты по широкой, хоженой дороге, когда озорная детвора наконец отстала, скоморохи устроились под орешником, на обочине, расстелив худой, облезлый тулуп на траве вместо подстилки.
– Вот видал, Прошка, жадный староста, как и говорил лодочник. У коптильни стояли, духом провоняли, а рыбы так и не увидали.
При слове «рыба» пес вскочил и стал суетно обнюхиваться вокруг, воспринимая знакомое слово как команду к действию.
– Хлеб да пиво – все ж не каша березовая. А то, глядишь, так бы и отобедали оглоблей по сусалам, – возразил старшему молодой.
– Коваря дворовые люди за веселье щедрей платят. И рыбы дадут, и мяса с котла, и с любого огорода кочан капусты снимут…
– И молока, и сыра, подтвердил молодой, вгрызаясь в обветренную горбушку ржаного хлеба. – Ворочáться нам надо, дядька, сказывают бредники, дескать, плох год, уйдем от коваря, впроголодь жить станем.
Отхлебнув из крынки, косматый скоморох откинулся назад, опираясь спиной о тонкий ствол дерева. Суетливый пес подбежал к хозяину, понюхал мутную жижу в крынке и, отворотив морду, попятился, косясь на горбушку в руках Прошки.
Старший было задремал, как вдруг вскочил и стал прислушиваться к звукам леса, нервно теребя засаленный ворот рубахи.
– Что там, дядька? – встревожился Прошка. – Разъезд иль купчишки?
– Да кажись, тутошние мужики волов гонят… да большое стадо!
– А бряцают, что разъезд, – высказал сомнение молодой, тоже прислушавшись. – Ох, угодим под нагайки, дядька, схорониться бы…
– Тсс! – шикнул на Прошку дядька. – Успеем. В бурелом они за нами не пойдут.
И действительно, из-за поворота от пригорка повалило на дорогу стадо волов. Погонял скотин мужик в крапивном рубище, запыленный и босой, а шапка на нем была лисья, хоть и изрядно потрепанная, но дорогая. Суетливо хлеща палкой быков по округлым бокам, торопя и без того резвый шаг встревоженного стада, он чихал и кашлял от поднимающейся по дороге густой пыли. Позади мужика, напирая храпящими, потными лошадьми, гарцевали десяток всадников. Все при оружии, в кольчугах да в цепной броне. У каждого помимо меча еще и кривая половецкая сабля. Щиты деревянные, но украшенные и окованные богато. На щитах знаки новой веры. Всадники заметили путников и чуть припустили лошадей, обгоняя стадо и погонщика по обочине.
