Впервые за три месяца немилостивого, дождливого лета над Брендамом светило солнце. Портовый город ожил. Осчастливленный щедростью погоды на заре сентября, он звенел смехом и гомоном, гудел топотом копыт и каблуков, беспрестанно скрипел дверьми. Солнечный свет, такой редкий и такой желанный на холодных побережьях, люди всегда любили и будут любить. Но даже здесь найдутся те, кому такой приятный день чем-нибудь да не угодил.
Было уже далеко за полдень, когда через северные ворота в город как раз въехала такая пара. Они восседали в двуколке и от приветливого солнца прятались за поднятой крышей. Их вёз крепко сбитый серенький тарпан, которому в его трудовой лошадиной жизни только и оставалось, что радоваться, когда приходится волочить не ящики товара, а лёгких островных дворян. Разгулявшиеся горожане не спешили расступаться, чтобы пропустить хмурых аристократов, но, присмотревшись, видели на боку двуколки герб – чёрную змею, овившую флейту, – и незамедлительно давали дорогу. «Змеиное» дворянство острова лежало в основе общества. Они были местными правителями – и также меценатами, благотворителями и благоустроителями. Всякий местный на Змеином Зубе проявлял к ним почтение. Однако в Брендаме, островной столице, нравы становились всё менее строгими. И если кто не сходил с пути, даже разглядев змеиный знак, – то были тененсы. Так на острове называли иммигрантов, приехавших с большой земли, и все смешанные семьи.
– Никакого уважения, – шипел себе под нос барон Глен Моррва, который правил двуколкой. Всякий раз, когда приходилось сбавлять шаг, он нервно дёргал вожжи и явно боролся с желанием переехать очередное тененское семейство, которое зазевалось посреди дороги. Глен являлся типичным представителем змеиного дворянства: бледный, высокий и манерный, он носил длинные волосы цвета воронова крыла, а глаза его, золотые, словно у плетевидки, демонстрировали его высокую «породность», как говаривали островитяне.
– Спокойно, дорогой, – увещевала его леди Вальпурга Видира Моррва. Она составляла ему идеальную пару. Такая же черноволосая и змееглазая, с тонкими светлыми губами и цепким взглядом, она считалась одной из самых высокопородных аристократок Змеиного Зуба. Она происходила из семьи герцогов Видиров, которые правили островом. И в такие дни, как сегодня, происхождение играло в ней. Ей хотелось сказать мужу: «Будь ты моего уровня, ты бы знал, что хорошее воспитание не позволяет вслух ругать даже чужеземцев».
Но теперь она тоже стала баронессой, и эта метаморфоза титулов и без того многое опустила в её жизни до более низменного уровня.
– Будь моя воля, Валь, я бы сегодня весь день работал, – продолжал брюзжать Глен. – С самого утра для этого идеальное небо. И ветра нет.
– И кучера у нас тоже нет, чтобы он меня отвёз, – мягко, но настойчиво прервала его Валь. Мрачная пауза ненадолго повисла между ними. Однако Глен не любил заострять на этом внимание.
– Сколько мне придётся тебя ждать, пока ты тратишь наше время на этого… этого…
Валь мягко положила руку ему на плечо и невольно залюбовалась, глядя, как вышивка чешуек на перчатке засеребрилась под солнцем. Она отметила, что стала лучше управляться с иголкой и нитью; можно было вскоре попробовать взяться за камзол для Сепхинора, их маленького сына.
Но даже такие размышления не унимали её внутреннее раздражение. Для герцогини по происхождению она иногда позволяла себе слишком грубые мысли в адрес Глена. Она не должна была даже думать теми словами, которые частенько возникали при взгляде на супруга. Однако, не задерживаясь в голове, иногда они сразу отражались в глазах.
– Он нам родная кровь, – сдержанно сказала баронесса. – Мой дядя. И даже если он предпочитает нам общество тененсов, он правитель Змеиного Зуба.
– У него всегда есть время на своих понаехавших, а чтобы явиться хоть раз за полгода на собрание, – так извините!
– Роскошь и безнравственность жителей континента иногда искушает любого, – занудно, как рендритский священник, пыталась угомонить его Валь. – Но он наш родич.
– Нашему забору двоюродный плетень… – Глену всегда было важнее одобрение своего непосредственного окружения, друзей да родителей, поэтому он был готов с напускным возмущением открещиваться даже от родства с герцогом. Особенно, если сам герцог этого не слышит, а Валь никогда не расскажет.
– Отец всегда говорил, что мы не можем судить своих собратьев. Мы до последнего должны пытаться наставить их на истинный путь.
Тарпан поскакал быстрее по идущей по откос улице, и колёса задребезжали по брусчатке. Над портом покрикивали дымчато-серые чайки. Пропитанный солью воздух с набережной защекотал их руки и лица.
Пассажирский пирс переходил в самую живую часть города. Ярмарки и гостиницы Брендама с распростёртыми объятиями встречали тех, кто причаливал на Змеиный Зуб, и их красная черепица на солнце пылала, как огонь маяка. Моррва свернули на просторный проспект Штормов, и Глен весьма об этом пожалел: брендамцы повально отправлялись в загул уже с обеда и заполоняли собой всё вокруг. Хотя, возможно, это означало, что его друзья из семей Луаза и Хернсьюг, а может даже Одо, тоже займут своё место в одном из этих кабаков ближе к вечеру. Со старшим сыном Хернсьюгов, лордом Барнабасом, он дружил особо, потому что до женитьбы снимал у него комнату.
Мысль Глену понравилось, он было умолк. Но ненадолго.
Большая стройка меж отелем Луазы и ссудным домом семейства Финнгеров подходила к концу. Это должна была быть гостиница из четырёх этажей – самая большая в Брендаме. Вывеску уже повесили, и она гласила «Кабаре “Уж Рогатый”».
Валь залилась краской и приложила руку к краю своей шляпки. Ей хотелось не видеть этой надписи и тем более не знать, что она значит.
– Видишь, до чего дошло? – снова завёлся Глен. – Он говорил, это будет отель! А это… А ты не верила! Люди давно уже говорят об этом. Позор нашему городу и нашему острову, и за всё спасибо твоему дяде!
Баронесса молчала, больше не поднимая глаз, а барон всё не утихал.
– И ты погляди, кругом стройка! Он продаёт землю тененсам, позволяет им открывать здесь лавки. Они устраивают собственные клубы. И для их развращённых нужд он, между прочим, не скрываясь, вкладывается в постройку… кабаре! Что дальше? Бордель? Может, он ещё и подстрижётся, как они?
– Глен! – не выдержала Валь и закрыла лицо руками.
– Простите, леди Моррва, – смягчился Глен. Он несколько устыдился и сам. «Разорался, как базарная торговка, которой наступили на подол», – укорил он себя. И миролюбиво закончил:
