С утра шел снег и дул шквальный ветер; потом полил ледяной дождь, а к полудню вдруг все разом прекратилось – как по мановению волшебной палочки: ветер стих, и перестал хлестать дождь; сразу стало удивительно тихо; черные тучи нехотя разошлись, и выглянуло низкое свинцовое солнце.
Игорь Васильевич, бывший учитель физики, ныне пенсионер, вывел погулять своего пса, немолодого сеттера Донго. Пес сделал свои дела и запросился домой, но Игорь Васильевич строго сказал: «Гулять!», и они пошли на край Посадовки, к небольшому леску, излюбленному месту пикников местных жителей и гостей из города. Но то летом, а сейчас лесок был пуст и печален. Белые стволы берез как привидения, густой подшерсток орешника, почти облетевшего, с буро-зелеными скукоженными листьями, пружинящий, полузасыпанный снегом ковер из почерневших листьев, глубокие лужи, затянутые тонким ледком, – такова роща сейчас, и гулять там – удовольствие сомнительное. Тем более под ноги то и дело попадались пустые пластиковые и стеклянные бутылки и всякая дрянь, оставшиеся с лета. Игорь Васильевич, не торопясь и останавливаясь на каждом шагу, чтобы рассмотреть куст лопуха или пожухлые прутики цикория, на которых, к его удивлению, торчали несколько бледно-голубых цветков, продвигался в сторону рощи.
– Смотри, Донго, какова сила жизни! – говорил он своему недовольному псу. – Снег, холод, а такая нежная субстанция, как цветок, сохранилась! Среди всей этой серости и слякоти – небесная голубизна… Совсем как в жизни, просто удивительно! Это внушает надежду, правда? Так и в жизни, мой мальчик. Нужно только не терять надежду. Ибо это стержень, на котором вертится наш земной шарик.
Донго заскулил и натянул поводок, таща хозяина в сторону поселка. Он был согласен со сказанным и не терял надежды, что они сейчас развернутся и направятся к дому.
– Донго, мы еще немного пройдем, посмотрим, что там, и сразу домой, хорошо? И тогда пообедаем… Обед нужно заслужить, ты не находишь? Нужно походить, прогулки полезны для здоровья, говорят врачи. Я бы на твоем месте побегал, тогда и аппетит получше, если побегать, особенно под черносмородинную настоечку. И подышать свежим воздухом тоже способствует, так сказать. Не хочешь? Тогда я себе чуть-чуть, а тебе, мой друг, косточку. Хочешь косточку, Донго?
Так, неторопливо гуляя и беседуя на разные темы, достигли они опушки леса. Было удивительно тихо, сюда не долетали городские шумы; тишина обволакивала, была густой и вязкой и, казалось, слегка шуршала. А возможно, шуршал, наползая, туман.
– А это что у нас тут? – спросил Игорь Васильевич Донго, разглядев за кустами лещины автомобиль. – Кто это сюда к нам приехал, а, Донго? По такой погоде? Да по снежку?
Они подошли ближе. Донго заскулил. Игорь Васильевич заглянул в окно машины, почти уткнувшись в него носом, и с удивлением обнаружил, что там пусто. Он выпрямился, повел взглядом. Вокруг стоял лес – печальные деревья и кусты затягивались подступающим со всех сторон туманом. Игорь Васильевич зябко передернул плечами. Перевел взгляд на машину, присмотрелся. На крыше застыла ледяная корка, а на окнах налипли жухлые листья.
– И следа от колес нет, – заметил Игорь Васильевич. – Из чего мы делаем вывод… Какой мы делаем вывод, Донго?
Донго оглянулся на хозяина и снова заскулил. Белесое солнце меж тем скрылось, как и вовсе не было, в природе потемнело, и в жухлой траве зашуршал мелкий дождь. Игорь Васильевич невольно оглянулся, отступил от машины и сказал нарочито бодро:
– Правильно, Донго! Мы делаем вывод, что машина стоит здесь давно и появилась еще до снега. То есть, я думаю, пару дней, никак не меньше. И что бы это значило, мой мальчик? Где хозяин? Бросил машину и ушел? Или злоумышленник угнал чужое транспортное средство и спрятал здесь? А потом заблудился и потерял дорогу? Интересный получается казус, Донго. И что же теперь прикажешь делать?
Песик подошел к машине, обнюхал передние колеса, обошел вокруг, остановился у багажника. Встал на задние лапы, опираясь передними на крышку. Игорь Васильевич с интересом наблюдал.
– Что там, Донго? – спросил он. – Что ты там унюхал, мальчик?
Донго оглянулся на хозяина, мотнув намокшим хвостом, поднял морду кверху и вдруг завыл. Его тонкий, с переливами, тоскливый вой увязал в сыром туманном воздухе, от чего лес стал казаться еще более печальным и безнадежным…
…Бригада прибыла через минут сорок. Трое вывалились из внедорожника, водитель остался внутри. Они походили вокруг машины, заглянули через окна в пустой салон, попробовали открыть дверцы. Машина была заперта. Один из прибывших тут же позвонил по мобильнику и продиктовал номер. Другой попытался открыть багажник. К его удивлению, тот легко подчинился. Оперативник издал невнятный звук, похоже, выругался, и отступил.
Вся троица сгрудилась, рассматривая то, что находилось в багажнике. Игорь Васильевич подошел ближе и тоже заглянул. И тут же отпрянул, почувствовав, как защемило сердце и закружилась голова. В багажнике накрытая полупрозрачной полиэтиленовой пленкой лежала женщина. Он неясно увидел синеватое лицо с провалами глазниц, темные влажные волосы и тонкую кисть руки…
– Папаша, вы чего? – спросил тот, что был поближе. – Вы в порядке? Сердце схватило?
– Ничего, ничего… Сейчас пройдет, – с трудом прошептал побледневший Игорь Васильевич. – Господи… кто ее?
– Будем искать, – ответили ему. – Вы тут никого больше не видели? Машина знакомая? Вы не пытались открыть дверцы или багажник?
Получив отрицательные ответы, оперативник крикнул в сторону внедорожника:
– Володя, отвези папашу домой! Запишешь номер телефона и адрес…
…Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
счастливая весна…
Роберт Бёрнс
…Шаги… Ближе, ближе, ближе… Один, два, три, четыре… Неторопливые, издалека, размеренные. Скрип паркета. Шелест открываемой двери. Дыхание человека, тяжелое, с присвистом, как у смертельно больного. Где-то далеко ударили часы. Женщина в постели вздрогнула и прислушалась. Затаила дыхание. Дребезжащий звук старинного механизма ударил по нервам. Короткая тишина. Новый удар. Тяжелая глухая волна страха, ком в горле… Третий удар. В свидетельстве о смерти записано: три часа утра. Час ухода или кончины. Плюс-минус две-три минуты. Значит, три часа три минуты. Или три часа пять минут. Замирает сердце, нервные волокна уже не проводят боль, угасает слух, глаза еще открыты – подрагивают ресницы, – но уже не видят, остановилось дыхание, и настала напряженная тишина. Стала машина, двигатель замер, но где-то внутри еще что-то происходит, окончательные слабые сокращения выталкивают из сердца последнюю порцию крови, а потом ее бег постепенно замирает. Двигатель еще теплый, но уже стоит; тело сохраняет тепло почти сутки. Мозг еще работает – специальная аппаратура может уловить сигналы и явить разноцветные бегающие кривые. Они еще трепещут, мозг что-то производит – то ли мысли, то ли крик «sos», то ли бессмысленно сокращаются, замирая, нервные волокна. Принять и осознать информацию уже некому, связи порвались. Пики бегущих кривых на экране уплощаются, становятся ниже, ниже и в конце концов вытягиваются в длинные ровные линии, а потом меркнут…
