Я даже думать не хочу о том, что я увижу. Я не хочу! Не хочу! Нет! Что случилось, Бел? Что же случилось? Как ты мог заболеть? Ты?! Что ты сделал, чтобы заболеть? Почему?!
Завидев меня издали, у ворот Солнечного двора ко мне бросились, кажется все, кто на Солнечном дворе есть, включая гусей и собак. Жрецы и их помощники и помощницы с радостными лицами, будто увидели солнце после зимней ночи.
– Государыня! Нашли тебя!
– Счастье-то…
– А мы думали…
– Ужо…
– Тебя нигде нет…
– А за Великим Белогором никому нельзя…
– Окромя золотой царицы…
Все столпились вокруг крыльца в терем Великого жреца. Хорошо, что остереглись подойти. Для Бела единственный лекарь – это я. Он для меня, я для него. Вот только он кудесник, а я всего лишь помощница лекарей…
Люди Белогора, кто прислуживает ему, кто видел на дворе, наперебой рассказывают мне, как он приехал ещё днём, едва живой…
– Волосы мокрые, сам белый как смерть, глаза блуждают. Поднялся наверх…
– Только и услышали грохот, а это он упал…
– Мы к нему, на кровать унесли, но…
– Даже раздеть ить нельзя…
– Цельный день тебя ждём, царица!
– Доброгнева приезжала, напугалася тоже…
– Прямо помертвела…
Всё это я услышала, пока спешившись, почти бегом пронеслась от ворот до крыльца и дальше по ступенькам. Эти слова и картинки, вызванные ими в моей голове, смешались в липкую кашу. Из всего я понимаю только одно: с Белом случилось то, чего не могло случиться.
Но я уже бегу вверх по лестнице, скорее к нему… Бел, как же так…
Распахнута дверь в его спальню. Вбежав в его покои, поспешила закрыть двери на задвижку, чтобы ни у кого не возникло соблазна войти или хотя бы заглянуть – всё вытянет силу.
Вот он, Бел…Милый, как же ты… Почему?..
Я бросилась к постели, надо понять, что с ним. Доброгнева сказала… Но ведь могли и отравить… Хотя кто, кроме неё, а она напугана… Кто… Явор…
Бел очень бледный и лежит навзничь. Безвольно, он не лежит так никогда…
– Бел! Бел!
Я к его плечам руками, он весь горит, сквозь рубашку мне печёт ладони… Надо снять рубашку, всю одежду, охладить его… Но как же снимешь, когда он тяжёлый будто каменный валун… я разрезала рубашку на нём, сорвала с могутных плеч, выглянув за двери, приказала принести льда – если чуть остынет, ему, сердцу станет легче… Может, очнётся, поможет мне…
Лёд принесли быстро. Постучали, я вышла за ведром:
– Руками не хватали? – спросила я.
Но вижу: на них рукавицы, знают, голыми руками нельзя касаться того, что его коже прильнёт.
– Что прикажешь ещё, царица?
Я посмотрела на них:
– Молитесь. Солнце село, сердцами молитесь и мыслями, до рассвета, а там вместе выйдем и помолимся ещё!
Горстями я прикладывала снег на грудь, прямо на сердце, и к вискам, а ещё, подумав, к запястьям и под коленки. Жара, и он раскалённый, снег тает очень быстро. Пока я снова и снова кладу сугробы на него, я замечаю, что он дышит неполно, не так как всегда. Вот, значит, что ту… Лёгкие застудил… задохнётся… Что же я сделаю?
От бессилия, отчаяния закипели слёзы в горле… Я сжала себе грудь, застывшую болью: Господи! Опусти, не души его! Не души! Оставь здесь!
Вдруг Белогор вдохнул глубже, поднял руку ко мне:
– Ты?.. Здесь… пришла… Ава-а… Ава… – он смотрит сквозь ресницы. – Прости меня… м-м-м…
Со стоном повернулся, потёк, покатился снег с его груди на простыню… но она тут же и сохнет, так жарко…
– Бел, милый, мой любимый, не проваливайся, держись!.. Держись же! Слышишь? Ну?!.. Помоги же мне! – обрадовалась я, увидев этот проблеск.
– Ава… прости меня… я… не могу жить… не могу… я тебя… я с этим не могу теперь… Ты прости меня… – он втянул воздух с силой, приподнимаясь чуть-чуть… по гладкой, безволосой груди расползлись струйки воды от растаявшего снега.
– Бел… помоги мне… что мне делать? У тебя лёгкие не дышат!
– Пусть… я умираю… я умру, хорошо… это хорошо… хорошо будет… – выдохнул он.
– Нет! – я притянула его к себе.
Всегда думала, он небольшой, а он такой тяжёлый… Я не могу оторвать дюжие плечи от подушки. Бел, милый, нельзя, чтобы ты… нельзя…
– Белуша, не вздумай! Пожалуйста! Останься со мной!
Волосы его тяжёлыми мокрыми прядями тянутся за затылком, цепляются за мои пальцы, я не могу удержать его…
– Милый, любимый, мой дорогой, как же ты бросишь тут меня? Совсем одну?! Одну бросишь?!
– Я тебя… я предал тебя… И тогда, в детстве, когда не заметил… ничего. Ничего, что Дамагой делал, а должен был… Должен был, если бы любил тебя, а не гордился… – он вдохнул, набирая воздуха, а он почти не входит в него, ему нечем там, в груди дышать…
Но заговорил, спеша, снова:
– И теперь… Орику отдал… отдал, а потом… непростительно. Я старше, я должен был защищать тебя, а я… Но, Ава… я не знал… я не думал, и сердца не было у меня… Я так хорошо… я так сладко жил без него… без сердца… У тебя есть. Есть сердце, Ава…
Он улыбнулся даже, смотрит из-под опущенных век, голубые-голубые глаза и будто лучики солнца внутри…
– Есть сердце… я касался его своей рукой. Тёплое, бьётся… жизнью бьётся… И я… я ворожу им, Ава… прости меня, я… когда увидал тебя… ты…
Он закашлял, но тут же задышал тяжело и быстро, быстро, будто торопясь сказать:
– Я… Он сказал, что отнимет что-то… и отнял… нашего сына забрал…
– Не надо, Бел… – плача, прошептала я.
Больно… больно даже думать об этом. Не надо, Бел… Тем более… Но он даже сел, не валится уже тяжёлой безвольной спиной, смотрит на меня:
– Это потому что я так… вот так это сделал…Тайно, обманул тебя, завлёк в Лабиринт… так нельзя… Но я думал, ты не пойдёшь, если я скажу всё. Не пошла бы… Я знал, что там, в Лабиринте, мы… Обманул тебя. Ты всё правильно тогда сказала… а я… Ава… ты для меня… я не думал, пока вот в эти недели… пока не узнал тебя. Я думал, что люблю тебя, но я и не знал, что это значит… Знаю теперь… это… Это так больно… – он наклонил голову лбом ко мне… – Ты никогда не сможешь теперь верить мне… все предают тебя… и я – главный предатель… я не могу оставаться им… Ава-а-а!
Бог милосердный, он плачет, хватая меня за плечи тяжеленными раскалёнными руками… Словно расплавленным железом наполнился.
– Бел… не надо, – я обняла его голову, мокрую густыми волосами, горячую. – Ну, не надо…
– Я… видел тебя… с ним… – он поднял глаза на меня, зрачки широкие во весь глаз. – Я вас видел, там… в лесу вас видел… вас двоих… – он прижал ладонь к лицу. – Его спина, такая… такая дли-инная… такая гибкая, от пота блестит… мышцы как вожжи натянуты… Ах, Ава… и как… н-н… Ава… я видел всё… Ты его любишь… Ты так его любишь, что мне страшно! Мне страшно…
Он опять смотрит мне в лицо громадными зрачками, будто хочет проглотить меня ими.
– ОН мне сказал, что я увижу… А я не могу, если ты меня не любишь! Ты всегда меня любила и вдруг не любишь больше… Я хочу умереть… Так больно, я думал, уже умер, как больно… Я не смогу без тебя… Я думал я другой…. И у меня нет сердца, а там одна боль. Раскалённая как сталь в горне… одна боль!.. Ава-а-а… я сам всё это сделал! Нева говорила: не трогай её! Но я… я тогда думал о другом… а теперь… теперь, я знаю, я хотел, чтобы ты вернулась и любила меня. С самого начала. Меня никто не любил, кроме тебя, я это помнил… И тосковал… Так тосковал без тебя… Даже не думал… Вот потому хотел, чтобы ты вернулась… только для этого, вот что… Теперь только и понял. Ты… никогда не простишь меня?.. Я так напутал… я погубил нас. Нашего сына первым… Я посланник Зла для тебя…
