Июньским туманным утром, во дворе дома?10, что по энскому проезду, появилось написанное от руки объявление. Феликса привлекло, что именно от руки, ведь в нынешнее время они обычно печатаются на компьютере. Видно, старики что-то продают, решил он. А задержав взгляд, увидел что к «купи-продай» объявление отношения не имеет. Там красивым, размашистом почерком, фиолетовыми чернилами было написано, что в археологическую экспедицию в Восточный Саян требуются активные, молодые, здоровые, интересующиеся историей помощники. Оплата по установленным расценкам. И подпись: " З. З. Завирухин». Кто такой этот чудак Завирухин? – подумал Феликс.– Даже своих координат не оставил. Непонятно куда и и к кому обращаться.
Бабочкин на днях сдал последние экзамены в Медицинском университете и теперь до сентября был свободен. Практика после второго курса Лечебного факультета была не обязательной и он решил где-нибудь подработать. Родители, конечно, помогали, например, с оплатой однушки, но кормил Феликс себя сам – дежурил ночным санитаром в больницах, лаборантом в диагностических центрах, но теперь хотелось отдохнуть от медицины. И объявление его заинтересовало. Так кто этот Завирухин и где его искать?
Словно услышав его мысли, за спиной раздался голос:
– Завируха помощников набирает, знать, серьезную кашу заваривает.
Феликс оглянулся. Сзади стоял с папиросой в зубах, небритый, с помятым лицом, но в иссиня-белом фартуке дворник Ерёма. Его знала вся округа. Он единственный славянин, что сохранился в местном дворницком сообществе. Лет ему было не меньше 65-ти, а сколько он работал во дворе, говорил, что не помнит. Во всяком случае, когда несколько лет назад Феликс снял здесь квартиру, первым с кем он познакомился во дворе, был Ерёма. Он так активно мел дорожку, что не заметив Бабочкина, маханул на него кучу окурков. А увидев его, бросился извиняться, отряхивать Феликсу брюки. Так и познакомились. Ерёма, как он представился, пригласил его в дворницкую «посмотреть белку». Дворницкая всегда был отворена настежь и из нее распространялся чисто дворницкий аромат: нафталина, ванили и сгнивших овощей. Заходить туда не хотелось, но Феликс все же перешагнул порог смрадного «чертога». Белка оказалась действительно забавной – юркой, пушистой, с большими цепкими и целеустремленными глазками. Она бешено вращала колесо, видимо, не оставляя попыток из него выбраться, на мгновение замирала, а потом продолжала свой бессмысленный бег. «Вот, – сказал Ерёма, – моя единственная подружка по жизни». «Как зовут? – поинтересовался Бабочкин». «А кто её знает, – зевнул дворник. – Она мне от татарина Азата досталась. Весь день носится, а потом жрать просит. А чем кормить? Не очень-то на мою зарплату пожируешь». Теперь Феликс понял для чего Ерёма пригласил его в дворницкую. Хотел сказать, что у него самого стипендия грошовая, но прикусил язык. На днях он неплохо подработал в одном диагностическом центре. Там заболел врач – терапевт и он несколько дней его заменял. Белку ему стало очень жаль и он протянул Ерёме тысячу рублей. От такой щедрости дворник даже присел, спрятал деньги под всегда чистый, белый фартук и, не попращавшись, куда-то побежал. Феликс вспомнил дворника из «Двенадцати стульев» и расхохотался так, что белка замерла. Уже на углу, под аркой Ерёма остановился. «За кедровыми орешками!» – крикнул он. Неизвестно купил ли дворник белке орехов, но несколько дней Феликс его не видел. Теперь Ерёма топтался за его спиной.
– Кто такой Завируха? – спросил Феликс.
– Как, Завируху не знаешь? А еще на медика учишься. Профессор из желтого дома.
Желтым домом местные называли сталинскую пятиэтажку, примыкавшую к десятиэтажному дому?10 и с которым они образовывали единый двор. Дом имел высокую арку, внутри которой был вход в пекарню. Сама булочная находилась на проезде. Из пекарни всегда разносился такой чудный хлебный аромат, что жители двух домов предпочитали выходить на проспект именно через эту арку, хотя с другой стороны путь был короче. Вдыхать чудесные ржаные и пшеничные запахи любил и Феликс, потому и оказался теперь возле арки.
– Хороший человек, только фамилия странная. Всегда поздоровается, о здоровье спросит, но чудной, – продолжал дворник, вытирая красные, натруженные руки о край накрахмаленного фартука. Белка была не единственной его родственной душой. Говорили, что Ерёма сошелся с какой-то старушкой из четвертого подъезда, она ему и настирывает фартуки.
– Почему же чудной?
– А как не чудной, когда все время трезвый, а выпивает лишь пару раз в году. Но сильно. Погуляет, а потом на лавочке возле подъезда спит. Я его даже зимой со скамейки снимал, до квартиры на себе тащил. Одинокий, но шибко умный. Как начнет говорить про политику, хоть беги. Того и гляди вместе с ним посадят.
В этот момент дверь подъезда желтого дома распахнулась и из нее вышел невысокий, полный, светловолосый, с проседью на висках человек.
– Легок на помине, – выдохнул Ерёма.– Доброе утречко, Захар Захарович.
– Здравствуй, Еремей, – кивнул мужчина. Его синие, широко открытые глаза были явно удивлены неожиданной встречей у подъезда.
– Вот читаем ваше объявление, – сказал дворник.– Нарушаете. Не положено развешивать бумажки где попало, за то с нас строго спрашивают. Для того газеты существуют и интернет.
Человек, которого Ерёма назвал Захаром Захаровичем, был похож на Деда Мороза – большой, ноздреватый нос, несколько печальные, добрые глаза.
Ученый по-простому почесал ладонью нос, помял сдобный, чисто выбритый подбородок:
– Извини, Ерёмушка. Через газеты и сеть не угадаешь кто придет, отбивайся потом от кота в мешке.
– Что, своих студентов для экспедиции не хватает?
– Свои двоечники надоели. Ха-ха. Шучу, всего одно место осталось, девушка из группы классической археологии внезапно заболела, остальные студенты уже по другим экспедициям расписаны. А в нашем дворе много хорошей молодежи.
– На митинги запрещенные ходят, – посетовал дворник.
– Ну что ж, на то она и молодежь, чтобы бунтовать.
– Удивлен вашими словами, но не очень. Все вы ученые, того. Куда ж к вам придут, когда вы, Захар Захарович, даже телефона своего не оставили.
– Потому и вышел теперь, что вспомнил о своей оплошности.
Профессор достал шариковую ручку, стал приписывать к бумажке цифры.
– А меня возьмете? – спросил Бабочкин.
Опустив руку, так и не дописав номера телефона, Завирухин взглянул на Феликса. Прищурился, будто так у него включался внутренний рентген. Оглядел медика с ног до головы, отчего Бабочкину стало не по себе. Уж не гей ли профессор, а то, по его же выражению, отбивайся потом.
