Как мог уже заметить любой проницательный читатель, – и лично вы, батенька! – в романе МНОГО действующих лиц. Что первого плана, что второго, что третьего. Это не говоря о проходных персонажей и камео и не считая массовку.
С большинством из них у автора не было проблем. Даже по завершению работы над текстом он сохранил со многими самые дружеские отношения. Да чего уж там, обвыклись мы с ними.
Ну, допустим, не со всеми. Скажем, суслик Кокочка на автора за что-то обижен, а за что – не говорит. А вот зато крокозитроп давеча заглянул, принёс редкий китайский чай (он после смерти пристрастился к чаю, хотя любимый напиток большинства мертвецов – имбирный лимонад). Посидели с ним, о жизни поговорили – хорошо так, душевно… Намедни звонил кролик Роджер, просил книжку Зеленина “Статьи по духовной культуре. 1901–1913” – он её, оказывается, не читал. Ну а трилобиту из гав” ваввы я вообще очень обязан: без его помощи роман мог бы и вовсе не выйти… В общем, ни с кем у меня серьёзных проблем не возникало.
Единственным, но очень неприятным исключением стал некий Сгущ Збсович Парсуплет-Парсуплёткин, недопёсок. Он пробовался на небольшую, но важную роль. Но в первой же сцене со своим участием повёл себя столь бесцеремонно и развязно, что я был вынужден был прекратить всякое с ним сотрудничество. На его роль был приглашён Напсибыпытретень, который отлично справился.
К сожалению, вместо того, чтобы с достоинством покинуть роман, недопёсок продолжал крутиться неподалёку, влазя в текст и вписывая себя куда ни попадя. Уж я гонял его, гонял. В конце концов мне это надоело, и я напустил на Парсуплёткина семерых песцов, которые отредактировали хулигана вусмерть. Подробное изложение этого эпизода имеется в Седьмом ключике, а предыстория – в Видении Пьеро, что в Томе Первом. Ну, в общем, сами посмотрите.
К моему огромному сожалению, на том дело не кончилось. Околев, Парсуплет-Парсуплёткин стал только мерзопакостней и приставучей.
Сначала он повадился гадить в комментариях. Я тратил огромное количество времени на то, чтобы вычищать из текста его бездарные реплики, оскорбительные приписки, наглые выпады и т. п.п.
И это были ещё только цветочки. Ягодки пошли, когда Первый Том отправили в типографию. В тёмную безлунную ночь недопёсок туда пробрался и залез прямо в печатную форму, скобейда! И нагадил! Причём подлейшим образом – то есть так, чтобы с первого взгляда как бы и незаметно было. Там словцо подгрыз, тут буквы переставил. Где-то вписал глупость. И вот таким манером изгваздал немало хорошего текста!
Полный список того, где и в чём мне это животное напакостило, я когда-нибудь опубликую в своих литературных мемуарах. Но чтобы вы понимали масштабы разрушений, кое-что приведу вотпрямща.
Извольте сами убедиться. В Главе 48 Парсуплёткин обозвал анклав Тортиллы “небольшим водоёмом” (это озеро Гарда небольшое? бугага!). В Главе 11 он поменял цвет левого глаза бегемота Пендельшванца с жёлтого на чёрный (ну не пидарас ли он после этого?). В Главе 12 поганец решил подпортить мою репутацию стилиста, написав, что лиса Алиса “непременно залюбовалась бы на круп цилиня”, а у меня было – “залюбовалась бы крупом”. В Главе 19 – придумал несуществующий артефакт Зоны “юлина коса”. (Ну то есть упыри иногда так называют “ведьмину косу”, но нам-то зачем розмовляти по-упыриному?) Пупицу Жанну Григорьевну он переименовал в Грегорьевну. За что она потом на меня обиделась, я перед ней извинялся, коробку конфет подарил, но всё равно ведь неудобно-то как вышло! И даже в библейской цитате он, сволочь, нарочно проставил неверную пагинацию! Поднялась у него лапа на Священное Писание!
С этого момента я понял: это так просто оставлять нельзя, надо это как-то прекращать. А то он мне и Вторую Книгу испортит.
Увы, Сгущ Збсович оказался не так-то прост. Напрасно я прельщал его колбасой, увещевал добрым словом и грозил арапником. На всё это он отвечал одним только хамством и невежеством. Дескать, ничего ты мне не сделаешь, я и так мёртвый. И на колбасу не повёлся по той же самой причине. К увещеваниям же он и при жизни-то был равнодушен.
За Второй книгой я следил очень тщательно. Даже в типографию звонил, предупреждал – вот, такие дела, недопёсок может залезть, вы уж там присмотрите, пожалуйста. Они были крайне недовольны таким гимором, но присмотреть обещали. И, в общем, присмотрели. Однако гадкое существо всё-таки как-то протырилось и сумело навредить. Не в таких масштабах, как в Первом томе, но тоже порядочно. Особенно обидно то, что на странице 28 первого полутома, на самой середине его, в слове “историческом” он отъел “м” и приклеил туда “ого”. Получилось безграмотное словосочетание “исторического обзоре” (нет, ну какова сволочь!)
Пришлось затевать сложную интригу. Я принялся за Третий Том, специально рассчитывая, что он и в него придёт свинячить. Когда же он на это повёлся, я заманил паршивца в длинное примечание, а потом утопил. Вместе с Третьим Томом, увы.
Это вообще целое дело было. В унитаз рукопись не пролазила, Москва-река мне показалась мелковатой, Волгу засорять не хотелось. Так что я решил топить недопёска во Внутренней Двине. Для этого пришлось совершить паломничество в страну Востока – или, как это сейчас называют, съездить в Бобруйск. Очень мне туда не хотелось: долго, дорого, хлопотно. Хотя – чего уж теперь-то ныть… Короче, добрался я худо-бедно до Внутренней Двины, да и бросил Третий Том с Аничкового моста. Привязав к нему для веса четыре гантели и роман В.С. Гроссмана “Жизнь и судьба”.
Гадкий зверёк с тех пор не появлялся. Доскелся, падла!
Правда, и Третий Том погиб. Но это была необходимая жертва.