Когда я переезжала в Ванкувер, последнее, о чем думала, что придется сидеть и ждать начала нового года в полной темноте. Словно дурное наваждение преследовало меня с того момента, как я объявила о своем решении покинуть отчий дом, переехать за сотню километров от навязчивой опеки мачехи и поселиться в студенческом общежитии. Казалось бы, ничто не предвещало беды, пока в мою размеренную жизнь не ворвалась череда головокружительных неприятностей. Но начать историю следовало не с ее развязки, а с того, как я очутилась в этих ужасающих обстоятельствах, от которых кровь стыла в жилах.
Если говорить откровенно, то перебираться короткими перебежками по полупустому студенческому общежитию было немного жутко. Пусть я и не считала себя трусихой, но в данных обстоятельствах меня постоянно терзали мысли о том, что лучше бы я и вовсе никогда не меняла страну, город, университет и позволила бы своей размеренной жизни удушить меня в головокружительных объятиях невыносимого драматизма. Возможно, я немного переигрывала и напоминала психопатку-маньячку, но, пережив столько всего, никогда не захочешь мириться с обыденностью.
Побег должен был стать моим спасением и путевкой в светлое будущее. Но вот я пробиралась по темным коридорам в поиске хоть кого-то живого, у кого могла бы одолжить спички и свечи — на худой конец, если не найду фонарика или пауэрбанка для телефона. И чем дольше я блуждала по одинаковым серо-черным просторам общежития, тем отчетливее понимала, что все более-менее здравомыслящие студенты уже разъехались на новогодние праздники, и только я одна такая обездоленная и не понимающая саму себя, наоборот, приперлась сюда.
С каждым новым шагом, с каждым новым вздохом в голове роились мысли о том, что я веду себя слишком глупо. Нужно было просто завернуться в одеяло и лечь спать. Утром по любому встало бы солнышко и осветило мой мир. Но нет, я вела себя подобно полной дуре, которую жизнь ничему не учит, и пыталась отгадать, что ждало меня за углом… И дай боже, чтобы не очередной подарочек в виде Вита, которого мне и так хватило за глаза. Дубль два я не переживу. Этот изворотливый, самодовольный, наглый, богатый… Так, стоп! Не время рассуждать о том, кто стал последней каплей терпения и подтолкнул меня к побегу из родного города в чужое захолустье, где про «4G+» даже не слышали.
И если кто-нибудь однажды мне скажет, что из Москвы не убегают, то я дам ему один совет: беги туда, где тебя точно не будут искать. Потому что я бежала даже не оглядываясь. Задыхаясь… Сгорая в безмолвном пламени ревности и бессилия. Я была неприметной, самой обычной и ничем не выделяющейся девицей из массовки. Никогда не ловила восхищенные взгляды в спину. Жила лишь ради того, чтобы жить, и думала, что мое место у кассы, предлагать пакеты в качестве сдачи. Но то, во что я превратилась из-за него, меня пугало…
Ибо нечто темное, мрачное и жестокое нашептывало на ушко, что такими, как он, не разбрасываются. За одно мгновение Виталя мог решить все мои проблемы. Достаточно было бы открыть рот и сказать, что я не могу больше… Его люди… Нет… Сейчас нельзя об этом думать! Я сама приняла решение, что никогда больше не позволю запереть себя в золотой клетке из нежности, боли, денег и наслаждения. Не поддамся его чертовым голубым глазам, которые сводили с ума и подавляли здравый смысл, что и так едва теплился в моей черепной коробке. И казалось, что хуже стать не могло…
Где-то на улице раздались первые взрывы фейерверков, объявляющих мне о том, что новый год уже стучится в двери, а я все еще стою в темноте и не знаю, что делать. Когда же я развернулась, чтобы пойти обратно, то уперлась во что-то мягкое и теплое. Нос тут же уловил знакомый до боли аромат, а я пожалела о том, что затеяла всю эту авантюру. Ибо стоять в пустом коридоре в полночь и думать о том, что окончательно поехала головой не входило в мои планы. Но правдой это быть не могло. Потому что Вит был не таким… Он бы не приехал за мной в иностранные дебри. Наша история была совершенно иной. Думаю, надо мне рассказать ее не с полуночного общежития, а с самого начала, тогда мой шок будет для вас чуть более понятным…
Самая обычная дешевая чашка выскользнула из моих рук и разлетелась вдребезги. От ледяной воды, в которой я уже полчаса мыла посуду, начало медленно сводить судорогой пальцы, и я практически ничего не чувствовала. С тяжелым вздохом я опустилась на пол в попытках собрать осколки трясущимися пальцами, но сильная рука схватила меня за волосы и ощутимо рванула мою голову в сторону, прикладывая виском о край раковины. Боль пронзила тело, но я не позволила себе проронить ни слова. Наказание могло последовать в любую секунду и быть еще опаснее, чем мое нынешнее состояние.
— Безмозглая идиотка! — завопила мачеха и хорошенько встряхнула меня еще раз. — Я полжизни на тебя, неблагодарную, угробила! А где хоть капля твоего уважения ко мне и моим мукам, а?! Даже самую элементарную работу тебе доверить нельзя! Совсем обленилась, зараза! Надо было тебя сразу в детский дом отдать, как только твой папаша сдох! Убирайся с глаз моих долой! Останешься сегодня без ужина!
Вздрогнув, я медленно кивнула, показывая, что уяснила ее слова и никаких возражений не имею. Влепив мне еще одну затрещину, последняя жена моего отца выпустила меня из стальной хватки и позволила подняться с осколков. Я с тяжелым вздохом поспешила скрыться в своей комнате. Она находилась на цокольном этаже и когда-то предназначалась для временной прислуги, которую нанимали на торжественные мероприятия. Правда, последний раз такое торжество проходило в этом доме слишком давно, чтобы я его запомнила. Место постоянной экономки было отведено мне, и возражать я не имела права.
На самом деле, как бы печально это ни звучало, но Елизавета Степановна всего лишь моя мачеха, на которой отец женился после смерти матери, и которая его же свела в могилу через три года совместной жизни. Я же осталась сироткой, о ком так благосклонно пеклась мачеха. И в глазах журналистов она представала едва ли не святой. А я не могла больше находиться с ней под одной крышей, терпя издевательства и побои. Но эта стерва была слишком расчетливой. Она хорошо понимала, какие грани дозволенного существуют в спектакле абсурда и идиотизма. Так что черту дозволенного не переступала.
Но до своего официального совершеннолетия я не могла и рта открыть, а теперь, поступив в университет, поняла, что ничего не изменилось. Больших денег у меня так и не появилось, работать мачеха мне не позволяла нигде, кроме нашей же кофейни, а все, что мне оставил отец, было переведено на ее счет, чтобы глупая дурочка не смогла промотать состояние. Сказать, что я не испытывала к ней теплых чувств — это не сказать ничего. Вот только в открытое противостояние вступить я не могла по причине собственного бессилия. Любое ее слово будет противопоставляться обнаглевшей девице, не ценящей доброты женщины, которая заменила ей мать.
