Ален Шако
Звено цепи (книга первая)
Пролог
– Дядь…
Писк аппаратуры пробивается через шум и звон в голове, а где–то на грани этот детский голос…
– Дядь, тебе ещё рано…
Мдаа… рано? Так и хочется спросить: «Какого ты лезешь? Не видишь, я устал!» Но этот ребенок, хотя ребенок ли? И вообще я не могу понять мальчик это или девочка! Жесть какая–то! Вот уже семь месяцев крутится возле меня и твердит, что мне рано, рано уходить, рано умирать. Говорит так, словно я сам мечтаю скорее отбросить коньки и представиться не знаю кому, но уйти из этой жизни.
– Дядь, твой брат идет и не один. Опять будет о завещании говорить. Кстати, дядь, а почему ты не хочешь ему все отдать? Мы же скоро уйдем…
– Куда мы уйдем?
– О! Дядь, ты заговорил со мной! Уже не злишься на меня?
– А есть смысл злиться, ты же не отстанешь от меня…
– Угу!
Дверь палаты открылась с мерзким звуком, глаза не хочется открывать, но придется, надо заставить себя это сделать, открыть эти чертовы глаза, увидеть жалость, раздражение, злость и пожелания в скорой смерти во взгляде младшего брата. Жизнь удивительна, сколько вывертов она в себе кроет, казалось всего год назад, что ты на вершине, что всё будет хорошо, что всё будет… А потом тебе скучающим голосом говорят, что тебе, мужик, осталось год, может два прожить. Сидишь и думаешь, что шутить собеседник в белом халате совершенно не умеет. О «шутке» узнают родные, бывшие жены, начинают намекать, что пора готовиться, пора делиться, там мне же ничего не понадобиться, верно? Пришли голыми, нагими и уйдем – философия, мать её. Но это я так, рассуждаю, пока гости располагаются в моей палате, медсестра чего–то здесь забыла, а вон и бандит сидит на подоконнике, улыбается и ножками болтает, чертей катает паразит. Его или её никто не видит и не слышит, только я такой счастливчик, чем оно и пользуется.
– Дима, ты меня слышишь? – голос брата прорвался в мои сумбурные мысли, ноющая боль во всем теле заставляет с трудом проталкивать воздух в грудь, аппаратура мерзко пикает, кажется с моим здоровьем что–то не так! Ха! Ха! Ха! – Брат?
– Что? – выдавливаю из себя этот чертов вопрос, надо ещё посмотреть в его глаза, изобразить, что весь во внимании. – Что ты говорил?
– Врачи говорят, что тебе с каждым днем всё хуже и хуже, – брат смотрит в глаза, сегодня что–то новенькое в его взгляде, не могу понять что это, не психолог я, увы.
– Да, я тоже помню, как они поговаривали тебя отключить. Люди очень жестоки и эгоистичны! Дядь, ты им скажи, что тебе пока рано! – этот чертик с важным видом скрестил тонкие ручки на груди и ждет моих слов. А мне лень говорить, точнее больно.
– Это не новость, Сеня, я сам знаю. Ты зачастил ко мне, братишка. Кто это? – смотрю на мужика лет пятидесяти, гладко выбрит, смуглый, не могу понять – то ли армянин, то ли азербайджанец, но явно не славянин, и да, он мне не понравился, смотрит с презрением, словно говном от меня воняет.
– Это нотариус, Дима, – сидит и ждет моей реакции, а я лежу и ловлю кайф от нарастающей боли.
– Дмитрий Васильевич, – заговорил нотариус, лучше б он молчал, его голос наждачкой по ушам, – мое имя Арсен Аминович, и я здесь, чтобы урегулировать вопрос о наследстве. Ваш брат…
– Вопроса нет, – перебиваю его, как же изменились в лице все присутствующие, даже медсестра, надо же, как ей всё это интересно.
– Позвольте уточнить…
– Не позволю, – снова перебиваю, а что такого, может меня забавляет наблюдать за их реакцией? Хи-хи-хи… или как там смеются злодеи? Ладно, опять уносит, а они вон сидят и ждут чего–то.
– Дима, давай серьёзно, ты один, дважды разведен, детей нет. Из родни у тебя я, мои дети, еще тетя наша и две двоюродные сестры. Ты владеешь …
– Я знаю, чем владею, Сеня. И я давно уже составил завещание, после моего ухода вы всё узнаете, не переживай так о моем добре, тебе оно не достанется, – ох, как же его перекосило, но скрежет его зубов перекрыл звонкий смех чертенка, так залился смехом, что чуть не свалился на пол, даже я не выдержал и улыбнулся. Интересно, если бы мои дети были живы, их смех тоже бы заставлял меня улыбаться? Да, так и есть, так должно быть, только я этого никогда уже не почувствую.
– Тебе смешно, да?! – вот он истинный Арсений Васильевич, вскочил, глаза навыкат, пена у рта, комплекс обделенности: то конфета не вкуснее, чем у кого–то, то шмотки не дороже, чем у соседа, то мама с отцом не его хвалят… Смотрю на брата и не понимаю, с чего все началось. Черт возьми! Я искренне радовался его удачам, рождению его детей, для племянников ничего не жалел, но почему, когда у меня умер первенец, двое суток всего прожил, он ухмылялся?! А после похорон дочурки приехал требовать квартиру, мою квартиру, я же, сука, один, нахрена мне четырехкомнатная квартира, когда ему нужнее! Не понимаю… Ему же всё наследство перешло от родителей и стариков, мало? Не понимаю…
– Я давно уже всё расписал, ещё до всего этого. Мой бизнес, квартиры, дача у моря, машины, счета в банке, даже те акции – все уже давно расписано и распределено.
– Ты лжешь! – как же он орет, кулаками машет, а чертенок смеется звонкими колокольчиками, я еще не слышал, как этот ребенок смеется. Лежу и улыбаюсь, от смеха и боль приглушается.
– Зачем мне лгать? Да и когда это я лгал тебе? Не говорил, да, но не лгал. Понимаешь, брат, прав был Булгаков, когда писал, что человек смертен, а порой внезапно смертен. После смерти детей, я написал завещание, всё обдумал, нанял нотариусов, адвокатов, дело было два года назад, как знал… – брат снова присел и спокойно так посмотрел на своего армянина.
– Скажите, Арсен Аминович, если его признают невменяемым, завещание можно оспорить? – я даже не взглянул на родного брата, почему–то и не удивился.
– Хмм… Боюсь, что ничего не выйдет из этого. Завещание написано до заключения врачей. Даже учесть шок от потери детей – не получиться. Ничем помочь не могу, Арсений Васильевич. И смею заметить, что ваш вопрос омерзителен, – ого! Вот это выдал! Не ожидал… Может он аристократ, ноблес какой? – И с чего вы вдруг?
– С чего?! Так он призраков видит! Говорит с ними! – это кто меня сдал? Медсестричка – сучка?
– Это не признак сумасшествия, Арсений Васильевич. Моя прабабка тоже видела духов и говорила с ними, и скажу вам, что она была очень даже в своем уме. Её уважали старейшины, к ней приезжали даже политруки, – говорит, а гордость за прабабулю аж из ушей прёт, все же я ошибся в оценке этого мужика, мировой…
– О! Я её знаю, дядь! Её зовут бабушка Мариам! – выпалил чертенок.
– Бабушка Мариам..? – пробормотал я, выдохнув с трудом, боль волнами накатывает.
– Что вы сказали, Дмитрий Васильевич? – нотариус почему–то медленно встал со стула и распахнутыми глазами смотрит на меня, – Вы назвали имя моей родственницы…
