Ирина Ракша - Звезда на ладони

эссе

Встреча с Ней у каждого всегда своя, особенная. Эта встреча может быть случайной, а может быть и долгожданной. Однако в любом случае она запомнится навсегда, как первое свидание. И будет вспоминаться потом с особым теплом, с особым значением. А всё потому, что встреча эта не с человеком, не с явлением, а с… книгой, с Библией. И не просто книгой, которую называют самой древней, самой мудрой и великой на земле, рассказывающей историю жизни человечества от сотворения мира, от Адама и Евы. Но с книгой, несущей гигантский объем знаний, признанной христианской Церковью – богодухновенной. Написанной по Божьему промыслу святыми отцами – пророками и апостолами – в течение тысячелетий.

Впрочем, само слово «библия» в переводе с греческого и означает «книги». Не в единственном, а именно во множественном числе. Поскольку Библия объединяет не только две планеты – Ветхий Завет (известный до Рождества Христова) и Новый Завет – Евангелие (написанный после Рождества Христова). Но каждый из них состоит, в свою очередь, из множества книг – Святых Писаний, Законов, Заветов, Пророчеств, – созданных разными авторами и в разные времена.

К свиданию с Библией чаще всего не каждый из нас бывает готов, особенно в детстве. И особенно в минувшие «запретные», суровые десятилетия атеизма, в годы советской власти. У меня, к примеру, это свиданье состоялось в голодные и холодные военные годы Великой Отечественной войны.

– Запри-ка, детка, дверь на крючок… – как сейчас слышу озабоченно-ласковый голос бабушки. – И на задвижку тоже. И подойди ко мне.

В валенках, в платке на плечах она стоит у книжного шкафа и долго роется в нём. Наконец извлекает что-то потаённое, в платочке, от стены, из-за книг первого ряда. Разворачивает. И, мелко перекрестясь, поцеловав, осторожно ставит на полку чуть блеснувшую позолотой иконку Спасителя. Следом достаёт из тайника (который – за многотомным собранием сочинений Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина) нетолстую книжку в зеленоватой истёртой обложке. Я уже знаю: это Евангелие, хранимое ею ещё с довоенных времён. И говорить об этой тайне кому бы то ни было строго запрещено.

Бабушка опять мелко крестится, шепчет:

– Каждый дом, детка, и наш тоже – он ведь как храм. Как же в нём без Евангелия?

Мы опускаемся на колени и на мгновение замираем. Сосредотачиваемся. Как говорит бабушка, готовимся к молитве Господней. «Поговорить с Боженькой». И посреди комнаты рядышком возникают две пары наших серых подшитых валенок. Два больших и два маленьких.

В нашей барачной комнате в Останкино тепло, хотя за окном мороз. Потрескивают дрова в буржуйке. Железное колено дымохода тянется над головами, оно выведено наружу через забитую фанерой форточку. По стёклам, не давая им обледенеть, ползут к подоконнику мокрые струйки. И, накопившись внизу, стекают по тряпочкам в бутылки, подвешенные на углах подоконника. Мама ещё не пришла с работы, она – агроном на сельхозвыставке – ВСХВ. Отец ещё не вернулся с войны. За окном зима сорок четвёртого. И мы с бабушкой тайком от всех каждый день молимся, чтоб его не убили.

– Отче наш, сущий на небесах, – вторя бабушке, шепчу я, уткнув лоб в холодные половые доски. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя… Сделай так, чтобы наш папа вернулся…

За одной стеной слышна музыка. Крутят на патефоне пластинки, танго и фокстроты. За другой – плачет грудной ребёнок. У соседки нет молока, пропало. И «дитя на глазах тает».

Я замерла на коленях, тугие косички скользнули с плеч на пол. Шепчу с жарким чувством:

– Хлеб наш насущный дай нам днесь…

Я не понимала, что значит «днесь». И бабушка объяснила:

– Это значит «только на сей день».

– А почему? – шепчу я. – А на завтра можно?

– Это смотря как будешь себя вести…

Я горячо отвечаю:

– Я буду, буду.

Продуктовые «рабочие» карточки в нашей семье только у мамы. Мы с бабушкой «иждивенки». И карточки у нас синие, «иждивенческие», квадратики с ноготок. Зато мы обе отовариваем мамины карточки: она – с утра, а я – после школьных уроков. Стоим

На фото:

1. Москва. ТСХА. Я на руках у мамы-студентки.

2. Украина, д. Пединовка. «Коза-дереза, дай молока».

3. Крым. «Артек».

4. Останкино. 1946 г. Дворец графа Шереметьева. Я на «потешной горке».

5. Москва. Николина Гора. С котом писателя М. Пришвина.

6. Израиль. Горний монастырь. В келье игуменьи Георгии.

7. Пицунда. Писатели: И. Ракша, А. Поперечный, И. Назарова.

8. Москва, Преображенка. У меня в гостях В. Е. Вучетич, редактор изд-ва «Молодая гвардия».

9. Студенты ТСХА у Кремлёвской стены. Перед началом ноябрьского парада.

10. Юрий, Ирина и Анечка Ракши у себя дома в Москве.

11. Мы в гостях у композитора Эдуарда (Алёши) Артемьева. Рядом – композитор Богдан Троцюк.

12. Москва. ЗАГС. Студенты ВГИКа Ирина и Юрий Ракши.

13. Москва. 1967 г. ВГИК. Сценарный факультет, защита диплома И. Ракши.

14. Вальтер Шеф (США) в гостях у И. Ракши.

15. Моск. обл., ст. Удельная. Мы с мамой в гостях у прабабушки М. А. Никольской.

16. Я в Пекине по приглашению художницы Дэн Линь (дочь Дэн Сяопина) с лекциями о русском искусстве.

17. Ирина Ракша за пианино у себя дома.

18. Мой друг, отличный писатель Леонид Сергеев.

по разным очередям. В разные ларьки и продмаги. За керосином и хлебом, за ржавой бочково́й селёдкой, за лярдом, очень похожим на масло. И всюду надо успеть. Очереди мрачные, длинные, молчаливые. Порой занимать в них место надо с вечера. Подменяя друг друга. У меня на ладошках и худых запястьях подолгу не смываются цифры, выведенные прямо по коже химическим карандашом: тридцать три, пятьдесят четыре… – это порядковые номера в разных очередях и в разные дни.

– …И прости нам до́лги наши, – приглушённо звучит у пола совместный шёпот – детский и старческий, – как и мы прощаем должникам нашим…