Книга журналистки «L'Express» Бесмы Лаури наделала много шума и сразу же стала бестселлером во Франции. Разразился настоящий скандал: поговаривали, что люди из Елисейского дворца пытались выкупить весь тираж еще до его поступления в магазины. Эта книга – настоящее журналистское расследование, с показаниями «очевидцев» и допросами «потерпевших». Среди них оказались бывшие любовники Бруни, друзья, одноклассники, дизайнеры, пластический хирург и даж
Жанр книги с шутливым названием «Вперёд в прошлое» сам автор обозначил как «откровения». Это доверительный рассказ о собственной жизни, о радостных, а порой нелепых бытовых реалиях, о непрерывно сотрясавших страну исторических событиях, о дружбе с Аксеновым, Ахмадулиной, Высоцким, Гориным, Окуджавой, Талем, Каспаровым, Ширвиндтом и многими другими замечательными людьми, чьи имена можно перечислять восторженно и бесконечно!Автор попытался выстроит
Почти всю свою жизнь, начиная с шестнадцати лет, вор в законе Самсон провел за колючей проволокой. Сев по «малолетке» за мелкую кражу, он так и не сумел порвать с «зоной». Более того, воспитанный на воровской романтике 60-х годов, он тупо следовал криминальным законам, медленно, но верно поднимаясь по иерархической лестнице уголовного мира. Венцом его «карьеры» стало посвящение в «вора в законе».Однако по прошествии многих лет он вдруг начал пони
О Тютчеве написано множество ученых и умных книг, однако вернее всех угадал тайну этой гениальной личности младший современник поэта Иван Тургенев: «О Тютчеве не спорят; тот, кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Сборник избранных стихотворений Федора Тютчева – подарок истинным ценителям русской поэзии.
О Тютчеве написано множество ученых и умных книг, однако вернее всех угадал тайну этой гениальной личности младший современник поэта Иван Тургенев: «О Тютчеве не спорят; тот, кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Сборник избранных стихотворений Федора Тютчева – подарок истинным ценителям русской поэзии.
«Бывают дни у человека, когда какие-то невидимые силы особенно сильно возвращают дух человека, заставляют оглянуться назад, на себя, на все пройденное им прошлое, чтобы еще вернее оценить все, что с ним было, и глубже, чем это было тогда, когда это было им переживаемо, и тем тверже стать на найденном пути. Такое время пришло ко мне в этом году… В это время я по немощи своей единственное утешение себе находил в том, что уединился от всей тяжелой о
София Ротару и Алла Пугачева почти ровесницы. София Михайловна старше Аллы Борисовны на один год и восемь месяцев. По сути, небольшая разница, однако она позволит Ротару первой громогласно заявить о себе на отечественной эстраде и какое-то время оставаться на ней звездой № 1. Но уже очень скоро в спор за право носить этот титул вступит Алла Пугачева. С тех пор эти две равновеликие женщины и певицы начнут непрекращающееся соперничество друг с друг
«1812 год! Какое волшебное слово! Какие великие воспоминания! 24 года прошли с незабвенной той эпохи, а исполинские события все еще представляются воображению нашему как сон вчерашней ночи, который все еще мечтается нам со всей силою, которого мельчайшие подробности мы стараемся припомнить себе и, отыскав в нашей памяти, с наслаждением спешим рассказать нашему семейству, нашим знакомым…»
Среди любителей кино нет человека, который не знал бы Олега Ивановича Янковского – харизматичного актера, блистательно воплощавшего любой образ: от героического до комедийного. Он, бесспорно, являлся настоящей звездой театра «Ленком», был лауреатом Государственной премии СССР, двух Государственных премий Российской Федерации. Известный кинорежиссер Сергей Александрович Соловьев был близким другом артиста на протяжении многих лет. Его книга, созда
Жан-Жак Руссо (1712–1778) – выдающийся мыслитель и писатель эпохи Просвещения. «Исповедь» Руссо до сих пор не перестает привлекать читателей. Внутренняя свобода автора по отношению к условностям его времени определила ту глубину и точность самооценки, с которой написана эта книга. Описывая события и свои переживания, Руссо обнажает «всю правду своей природы», включая и «самые интимные и грязные лабиринты». Эта неповторимая книга вызывает глубокий
Кто может быть обаятельнее и привлекательнее злодея? Нерон… Чингисхан… Бонапарт, Мао Цзэдун… Только при упоминании этих имен люди цепенели и цепенеют до сих пор. А представьте, как их преступное обаяние и адская харизма действовали на женщин! Или все было наоборот? И как раз представительницы прекрасного пола так подло обошлись с нашими антигероями, что они стали абсолютным злом в глазах большей части земного шара? В любом случае их истории намно
Тамара Катаева – автор четырех книг. В первую очередь, конечно, нашумевшей «Анти-Ахматовой» – самой дерзкой литературной провокации десятилетия. Потом появился «Другой Пастернак» – написанное в другом ключе, но столь же страстное, психологически изощренное исследование семейной жизни великого поэта. Потом – совершенно неожиданный этюд «Пушкин. Ревность». И вот перед вами новая книга. Само название, по замыслу автора, отражает главный пафос диалог
«…Мясоедов был столпом передвижничества. Собственно, у него родилась идея образования Товарищества передвижников. Он приехал от кружка московских художников в Петербург, в Артель художников, возглавляемую Крамским, добился объединения питерцев с москвичами в Товарищество передвижных художественных выставок и был самым активным членом его до последних дней своих. Как учредитель Товарищества он состоял бессменным членом его Совета…»
«Жизнь Товарищества передвижных художественных выставок постоянно регулировалась людьми, хранившими заветы передвижничества, его идеологию. Долгое время эту роль исполнял Совет, состоявший из членов-учредителей, а после упразднения Совета руководящим органом стало Правление, вернее – отдельные лица из его состава, преданные делу Товарищества и пользующиеся особым авторитетом. Одним из таких, а в последние годы единственным, был Дубовской, впитавш
«…С ним у меня были частые встречи, и первые впечатления от него остались для меня верными на всю жизнь.В дни моей юности, при страшном желании учиться живописи, мне долго не удавалось поступить в Московское училище живописи. Знакомые художники говорили, что я хорошо подготовлен, а пойду на экзамен – и проваливаюсь.Посоветовали обратиться к Маковскому, бывшему тогда старшим преподавателем в Училище, и показать свои работы. Говорили, что если он о
«…Более деликатного человека, чем Лемох, я не встречал за всю свою жизнь. Ни одного резкого слова, ни одной враждебной к кому бы то ни было мысли. Была ли у него врожденной эта черта, или она явилась следствием долгого его пребывания при дворе, где он преподавал рисование князьям, – сказать трудно.«Позвольте-с… извините… будьте любезны, виноват-с…» – слышалось постоянно при разговоре с Кириллом Викентьевичем. Но в то же время он умел сохранять и
«Лев Николаевич Толстой, обходя как-то передвижную выставку, сказал: «Что это вы все браните Волкова, не нравится он вам? Он – как мужик: и голос у него корявый, и одет неказисто, а орет истинно здоровую песню, и с любовью, а вам бы только щеголя во фраке да арию с выкрутасами».Пожалуй, оно так и было…»
«Художники говорили о Брюллове, что он хороший математик, окончил университет и слушал лекции по математике в Англии. Математики уверяли, что он музыкант, кончивший консерваторию, а музыканты возвращали его снова в лоно художников. Где учился и что окончил Брюллов – этого я не знаю; похоже на то, что он прошел и университет, и Академию художеств, и консерваторию. Уж очень одаренной была его натура, и казалось, что ему ничего не стоило изучить все
«…К числу питерцев, «удумывающих» картину и пишущих ее более от себя, чем пользуясь натурой или точными этюдами, принадлежал и Шильдер. Он строил картину на основании собранного материала, главным образом рисунков, компонуя их и видоизменяя до неузнаваемости. Часто его рисунок красивостью и иногда вычурностью выдавал свою придуманность. У него были огромные альбомы рисунков деревьев всевозможных пород, необыкновенно тщательно проработанных. Польз
«…Со всей справедливостью надо признать, что передвижники впервые пробудили и поддерживали в обществе интерес к искусству. Дремлющие губернские города с приездом к ним выставки хоть на время отрывались от карт, сплетен, обывательской скуки и дышали свежей струей свободного искусства. Начинались разговоры и споры на темы, над которыми обыватель раньше не задумывался и о каких он не имел представления…»
«…Максимов был типичным представителем крестьянской среды, пробившей дорогу к искусству в эпоху народничества в шестидесятых годах.Чего стоило крестьянскому юноше попасть в город и учиться здесь! У Максимова это был сплошной подвиг, горение духа, которое опрокидывало все препятствия на пути к достижению намеченной цели и делало его борцом за современные идеи в искусстве. И небольшая фигура Максимова при воспоминании об условиях его жизни, обо все
«…С воспоминаниями о Касаткине у меня связываются воспоминания и о моей школьной жизни в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, так как при Касаткине я поступил в Училище, он был моим первым учителем и во многом помогал в устройстве моей личной жизни. Чтя его как учителя и друга, я все же в обрисовке его личности стараюсь подойти к нему возможно беспристрастнее и наряду с большими его положительными качествами не скрою и черт, вносивши
«…Я стараюсь воскресить перед собой образ Репина, великого реалиста в живописи, как я его понимаю – во всей правде, со всеми его противоречиями и непоследовательностью в жизни.В его натуре я видел поразительную двойственность. Он казался мне то гением в творчестве, борцом с сильной волей, преодолевающим на своем пути всякие жизненные трудности, громким эхом, откликающимися на все общественные переживания, служителем доподлинной красоты, – то, нао
«Если издалека слышался громкий голос: «Это что… это вот я же вам говорю…» – значит, шел Куинджи.Коренастая, крепкая фигура, развалистая походка, грудь вперед, голова Зевса Олимпийского: длинные, слегка вьющиеся волосы и пышная борода, орлиный нос, уверенность и твердость во взоре. Много национального, греческого. Приходил, твердо садился и протягивал руку за папиросой, так как своих папирос никогда не имел, считая табак излишней прихотью. Угости
