Письмо суррогатика к читателям
6 сентября 2016 года Bank of America Merrill Lynch (BAML) разослал своим клиентам письмо, в котором говорится, что с вероятностью от 20% до 50% мы живем в матрице. Не завидовать, я не клиент банка. Подцепила статью «в Интернетах ваших», как сейчас модно говорить.
Перепрыгивая через громкие имена ученых и логические выкладки, цитирую иностранный источник: «Либо мы находимся в матрице, либо нет. И если мы в ней не находимся, то вряд ли мы ее создадим, потому что если бы матрица была возможна, ее так или иначе создали бы. И мы находились бы в ней».
Сижу и ломаю голову, как из письма банка родить свое письмо к читателям. Замечу – свое третье письмо. Первые два были мертворожденными. Мысль накатывается волнами и разбивается о клавиатуру, превращаясь в пошлую пену ритуальных букв: опередили, а я всегда считала, что мой мир реален с такой же вероятностью, как и ирреален, если он не реален, я об этом никогда не узнаю, я – суррогат себя, я – суррогат суррогата себя. И даже если мир реален, это не отменяет того, что я – не суррогат себя.
В антикризисном пиаре (я в прошлом пиарщица, кстати) есть такое правило: прокомментировать, что происходит. Например, мы сейчас находимся у сгоревшего здания спортклуба в Ясенево. Причины выясняются, мы будем держать вас в курсе. Про клуб я подцепила в ленте «Фейсбука». Картинка горящего здания и подпись, мол, всегда сюда ходим, а тут тако-о-о-е (удивляющиеся смайлики) и даже пожарная часть, которая находится напротив, не спасла. Я тоже чувствую, что горю в огне кризиса. Может, моя суррогатная шкурка расплавится? Я, как и все фейсбукеры и инстаграмеры, хаваю воздух, перевариваю и извергаю пену ритуальных букв. Я не знаю почему, но мне кажется, слова меня хоронят.
Раньше изгоняли дьявола, жгли ведьм. Будут ли изводить суррогатиков? Кстати, знаете, почему их жгли? На этот вопрос ответит юнгианец (и это тоже часть меня, некогда училась юнгианскому подходу в психотерапии). Звучит музыка из известной передачи: ra-ta-ta-ta-ta-ta-ta ra-ta-ta. Внимание, ответ. Напомню, что на кону автомобиль. Священнослужители спроецировали свою теневую сторону на женщин – умных, эффектных, одаренных, сильных. Сражаясь с таковыми, они уничтожали демоническое в себе. Нечто подобное было в первой половине 20 века в Германии с евреями. Запад не сумел интегрировать свою тень. А я?
А у меня схватки. Рожаю суррогат или себя? Собственно, кто я? Я из Сибири, значит, во мне – дух Алтая. Я слышу гул шаманского бубна, по которому ударили тридцать лет назад. Золото тени во мне: от своих демонов я не бегу, а пью с ними красное вино и охочусь на суррогатиков.
Потуги. Я пишу, чтобы родить себя без рубашки, без суррогата. Тяжело идет. Неважно, какой мир. Даже матричный заслуживает немного правды. Я плачу. Буквы заканчиваются.
Крик новорожденной.
22 – количество рассказов в сборнике. «22» – это роман рассказов – новый жанр, родившийся вместе с поколением Z. Здесь герои вольно гуляют по книге и плетут истории про диджитал-любовь, вино и сюрреализм. Каждый рассказ самобытен и в то же время – завиток в общем рисунке книги. Злободневно, смело, глубоко и символично.
Возвратиться в город которого нет – это непросто. Особенно, если ты знаешь, что он должен пахнуть соснами, а перед тобой выжженное поле, с потрескавшейся, как яичная скорлупа, землей. Нужно заново высаживать сосны, либо чиркнув о душу спичкой и спалив себя дотла, полюбить сей разрушительный пейзаж. Пепел к пеплу! Слава Богу, который, кстати, если бы умел плакать, плакал бы дождем, у возвращенки за спиной рюкзак с перегноем. Насобирала за жизнь. На нем как на дрожжах не только сосны вырастут. Может жизнь у нее сызнова вырастет?! Может успеется, хоть и не долго ей осталось жить. Несколько страниц, не больше. Несмотря на свою недолговечность, которую она предчувствует глазом в межбровье (спасибо, йога-практикам), она верит, что все необходимое ей произрастет. Дождь сейчас очень кстати. И не только для роста. Дождь как специальный фильтр для души. Сквозь него все кажется одухотворенным, в смысле преисполненным Бога, который если бы был создан по ее образу и подобию, безусловно, умел бы плакать. Но Бога нет. Ни в этом городе, ни в том, где были сосны. Бога нет ни в одном городе мира. Нет ее одухотворенного подобия, и дождь это не слезы Бога. Поэтому она возвращается из большого города в маленький. Мало того что в нем не осталось ничего от того пахнущего соснами города, так еще ей предстоит доказать, что большой город на самом деле маленький, а маленький – большой. Чтобы было не стыдно, конечно. Мол, столица-то вот она здесь, а не там! Но и это еще не все! Возвращаться, когда не ждут по меньшей мере глупо и по-настоящему неприятно. Возвращаться ни с чем, только с опытом – это комичный сюжет, который становится трагичным, если тебе тридцать. Я откручу божественный фильтр от объектива и дам рассмотреть ее в упор. Первым вы увидите имя ее. Оно стоит на семи буквах – М-И-Н-Е-Р-В-А. Ведь как иначе могут звать женщину, которая принюхивается ко всему?! Этот город пахнет соснами, другой – финиками, третий – стоптанными подошвами. Наша Минерва – путешественница.
Ведь как иначе могут звать женщину, которая верит, что бог должен быть ее подобием?!
Ведь как иначе могут звать женщину, которая за порядочное количество лет не научилась избавляться от лжи, фальши, зависти и злости, комки которых лепили, когда падал первый снег и швыряли ей за шиворот. Она все собирала в свой рюкзачок и медитировала на свою непохожесть на других и тотальную «плохость». Ведь если Они так говорят, значит она – плохая? Ее, конечно, могли назвать Урсулой или Горгонзолой. Но в них много мягкости и вязкости, в то время как в Минерве много крика, борьбы и разочарования. С борьбой все понятно. Когда-то давно-давно, кажется, в позапозапозапрошлой жизни (хотя я искренне сомневаюсь и сдается мне это выдумки Википедии) Минерва родилась из головы Зевса. Это по меньшей мере непривычно. Обычно голова не представляет собой ничего примечательного (за исключением случаев, когда она украшена пухлыми галочками, раскинувшимися словно крылья диковинной красной птицы). Я про губы! Это ведь понятно?! Иногда этим красным пухлым галочкам удается сесть на ствол какого-то волшебного дерева. И тогда, если голова непритязательная и не любопытная к себе, то она счастлива. Минерва была не из таких голов. Ее голова родилась из сложной головы, как в мифе. И эта сложность шла за ней прицепом, да что уж там, волочилась плугом, вспахивая и без того перерытое прошлое. Кажется у автора есть много общего с Минервой. Меня это безусловно страшит, потому как эта история драматическая, и я могу не заснуть. Я могла бы написать этот пассаж по-другому, более приземленно и понятно. Жила-была одинокая. Не сложилось. Вернулась. Но я не люблю писать для кого-то, потому что никого и ничего у меня нет кроме букв, которые пляшут лезгинку, раскраивая монитор пополам. Кстати, вот прямо сейчас пляшут не только буквы, но и чемоданы: маленькие аккуратные ридикюльчики из крокодиловой кожи, пляшут бокалы с шампанским и груди стюардессы рейса 464 Москва-Екатеринбург, на котором возвращается домой Минерва. Все кругом идет в пляс из-за воздушной ямы. «Жалко, шампанское пролилось. А если разобьемся, то больше не нальют, значит я пила шампанское, возможно, последний раз. Еще жальче и уж точно желчней погибнуть в бизнес-классе. Правда, что пассажиров бизнес-класса эвакуируют в первую очередь? Значит ли это, что нас первыми опознают?». Менерва умная. Менерва строгая. Менерва печальная. Минерва вся сама глубоко в себе. И тут Минерву изгоняют из самой себя простым и непредсказуемым жестом на высоте 10 тыс. м, 9999 м, 9995 м: Он протягивает ей бокал шампанского, потому что стюардесса с пляшущими грудями игнорирует Минерву и обходит стороной. Может она ей завидует? У Минервы ведь грудь побольше и не пляшет. Она утянута дорогим бюстгальтером, который Он (тот парень, что протянул ей бокал) обязательно снимет. Но позже. Минерва испуганная, Минерва смущенная, Минерва скромная берет бокал.
