I
Джанапутра. Царь без царства в мире без людей
Он различал какие-то неясные звуки. Далеко, на самом дне ушной раковины, раздавался тихий шепот на удивительно певучем наречии. Чей-то голос вопрошал о своей судьбе, молил высшие силы о помощи. Пытаясь разобрать, что угнетало душу молившегося человека, Евгений вслушивался в иноземную речь – и лицо его неожиданно побледнело, когда в потоке слов стали встречаться знакомые выражения.
Если бы он спал, то ничего странного в этом бы для него не было. Раньше в сновидениях он часто говорил на иностранных языках, которых никогда не изучал. Иногда он даже представления не имел, как эти языки назывались, в какой части света на них говорили или, возможно, с их помощью общались лишь странные существа в его воображении. Но в том-то и дело, что он не спал. Глаза его были открыты! Он просто лежал в полутьме своей каморки на цокольном этаже, глядя на каменную стену прямо перед собой. Ему подумалось, что слуховая галлюцинация прекратится сама собой – надо лишь перестать к ней прислушиваться. Изрядно устав от бормотания внутри своей головы, он закрыл глаза и постарался заснуть. Поначалу голос стих и даже совсем прекратился, так что Евгений ушел в сладкую дрему. Как вдруг до него снова донеслась незнакомая речь – на этот раз очень четко, словно кто-то находился прямо за стеной.
Наверняка за кирпичной кладкой, в соседнем помещении, молился представитель азиатской диаспоры, однако сон так крепко сковал Евгения, что он даже не пошевелился. На спящем лице у него не дрогнул ни один мускул, хотя ему захотелось улыбнуться. Было забавно слышать, как пылко молится парень, бежавший из теплой солнечной страны в заснеженную и промозглую Россию. Если бы он был умнее, то оставался бы дома – тогда, глядишь, и жаловаться на судьбу не пришлось бы.
Спустя еще четверть часа протяжных завываний Евгений захотел узреть эту редкостную азиатскую непосредственность своими глазами. Он решил хотя бы постучать ему в стенку, чтобы тот сбавил громкость, но открыть веки не получалось – они то ли онемели, то ли слиплись. От невозможности приоткрыть веки, зрачки его закатились вверх, так глубоко, что на пару минут он заглянул в кромешную темень, которая находилась где-то внутри него. Заглянул туда, куда никогда не заглядывало его сознание, где его самого уже не было – по ту сторону самого себя. Именно так, по-другому и не скажешь!
Он провалился в какую-то абсолютную космическую темноту, которая обитала между пор его тела, кровеносных сосудов, клеточных органелл, петелек нуклеотидов и атомных флуктуаций. Или, быть может, это он обитал на одной из ее возможных граней среди неисчислимых пересеченных поверхностей, плотно сжатых и упакованных одна в другую. Он подумал прямо во сне, что эта непроглядная тьма, вероятно, вмещала в себя всю огромность бесконечных миров и вселенных.
Оказавшись в запредельной темноте самого себя, он уже не мог определить направление, куда смотрит. Ему казалось, что он продолжает смотреть куда-то вперед, хотя его зрачки под веками были развернуты назад, в сторону сетчатки. Поскольку он лежал боком на кровати, то сторона, которая в темноте казалась ему правой, в действительности была низом, а сторона, казавшаяся ему левой, была верхом. То, что он сейчас воспринимал за нижнее направление у себя под ногами, в пространстве полуподвального помещения было левым направлением, а то, что воспринимал за верхнее направление над головой, было, соответственно, правым…
Так вот оно что! Почему же раньше он не замечал этого? В сновидениях всегда действовала такая непривычная система координат: вперед-назад – назад-вперед; вправо-вниз – влево-вверх; вниз-влево – вверх-вправо. Выходит, всякий раз, когда сознание его опрокидывалось в это сновиденческое пространство, имеющее для каждого направления дополнительные координаты, он видел события, происходящие не в четырехмерном, а восьмимерном пространстве-времени.
Его сознание начинало перемещаться во сне подобно электрону, спин которого равен двум. Обернувшись один раз кругом, он, стало быть, совершал движение, которое в обычном состоянии имело бы 720, а не 360 градусов. Но самое поразительное заключалось в том, что для входа в эту потустороннюю реальность не требовалось никаких дополнительных приспособлений – в самой природе сознания уже содержалось все необходимое для такого восприятия инобытия.
Если в сновиденческом пространстве переднее направление могло быть заодно задним, а верхнее – заодно правым, то и стрела времени могла быть здесь заодно прямой и обратной. Таким образом, что предстоящее можно было воспринимать как уже – тут, в сновидении – с ним произошедшее. Тогда как события прошлого частично забывались либо становились совершенно неизвестными ему величинами. Вместе с тем, каждое последующее действие могло отражать здесь воспоминания все более и более отдаленного прошлого, и если бы он проспал достаточно долго, то как бы затем определил, где и когда находится? Разве не могла оказаться личность, с которой он себя отождествлял, давно умершей, либо, напротив, еще не появившейся на свет?
Ему хотелось еще немного поразмышлять об этом. Здесь, по ту сторону самого себя, он увидел то, что обычно было скрыто от него самого его же собственным существованием. Он узрел непрерывную протяженность времени – необозримую его высоту, которая для всякой разумной сущности была своя, познал его бездонные океанические глубины, его необъятную, запредельную широту, объединявшую архетипы отдаленных эпох и память всего живого. Ему нужно было еще немного времени, чтобы все это запомнить и осмыслить, но больше времени у него не было – оно все было здесь целиком, оно целиком находилось в этой темноте. Да, оно было здесь все время – всегда… Тут глазницы его раскрылись, и пространство стало вливаться в него белым светом.
***
Он с трудом приоткрыл дрожащие веки, осторожно впуская в себя потоки ярких красок. Ему казалось, что он видит акварельное небо над ровными горными склонами, покрытыми цветками куринджи. До него доносилось журчание воды, протекавшей по влажным плитам среди рододендронов и папоротников. Под сочной зеленью травы виднелись заросшие бордюры и башенки-виманы с углублениями для жертвоприношений, которые были осыпаны свежими лепестками карены. Ему захотелось рассмотреть этот удивительный сад релаксации поближе, войти в него полностью, даже если это было не его сновидение, даже если он не должен был здесь находиться.
Влекомый этим безрассудным желанием, он подался чуть вперед. Его кожа стала очень вязкой, черты лица – более эластичными, словно маска, они медленно растягивались и расширялись. Каждый изгиб морщинок на лбу, вокруг глаз и рта раскалял его кожу докрасна, как при сильном солнечном ожоге. Ему приходилось напрягать каждую мышцу на шее, чтобы протиснуться через непонятную преграду. Возможно, это была горная порода, засыпавшая вход в пещеру, из которой он хотел выбраться, а может, кирпичная кладка в стене. Наконец, после того, как его лицо перестало растягиваться и гореть, он сумел вытянуть шею и осмотреться.
