Небольшой кабинет, выдержанный в тёмных тонах, казался просторным благодаря аскетической обстановке: сейф, стол с креслом, напольная вешалка и пара стульев. За три месяца здесь ничего не изменилось. Единственное, что теперь бросалось в глаза в этом унылом чёрно-белом помещении, это репродукция картины Винсента ван Гога «Ваза с красными маками», цветы на которой сливались в подобие пышного взрыва в мясном цеху.
Петр Степанович (противная толстая морда с маленькими свинячьими глазками) недоверчиво смотрел на меня, словно я мог представлять опасность. Его пиджак был небрежно накинут на вешалку поверх пальто, а сам шеф, откинувшись в кожаном директорском кресле, сидел в белой рубашке с расстёгнутой верхней пуговицей; правая рука свисала под стол к выдвижному ящику, где хранился револьвер. Я только что вошёл и сел перед шефом, спокойно, без злобы, но он все равно насторожился – значит, есть от чего. Смерив меня взглядом, Петр Степанович, видимо, убедился в безопасности, закурил и спросил:
– Хочешь выпить чего-нибудь? Коньяк, виски?
– Нет, спасибо, я уже.
– Понятно. Ты теперь всегда носишь тёмные очки?
– Только днём или когда в помещении ярко. Светобоязнь, мать её. Если бы ты затемнил окно да свет приглушил, я б их снял.
Думаю, такой вариант устраивал обоих: шеф мог бы смотреть мне в глаза, улавливая в них настроение, а у меня начинала чесаться переносица. Так и есть: он чуть кивнул, взял со стола пульт, выключил потолочные светильники и запустил механизм жалюзи. Те плавно съехали до подоконника, и на добрую треть кабинета легли полосы теней. Гореть осталась только настольная лампа.
– Так нормально?
– Да, вполне, – ответил я и, наконец, снял очки.
Репродукция вновь обратила на себя внимание. Маки приобрели чёткость и казались настолько яркими, будто сочились алой кровью.
«Я очень плохой человек, а потому обязан сдохнуть, – снова подумалось мне. – Так будет справедливо».
Вообще-то, я уже должен был умереть, но судьба распорядилась иначе…
* * *
Три месяца назад, когда я возвращался поздним вечером домой, на меня напали какие-то ублюдки в масках, жестоко избили и ограбили. Ударили чем-то сзади по голове и добивали ногами, пока я полностью не выключился. Наверное, если бы я не был тогда сильно пьян, то сразу бы отдал дьяволу душу.
Спустя день, выйдя из комы, я очнулся в больнице с разбитой головой, покореженным лицом и травмой глаз. Два с лишним месяца ушло на восстановление, правда, результат оказался плачевным. Мне вставили зубные протезы, титановую пластину в череп, но от сильных головных болей избавить не смоги – теперь от них спасают только таблетки и крепкий алкоголь. Но больше всего меня потрясли не оставшиеся на лице шрамы, а то, что я стал дальтоником с полной неспособностью различать цвета. Имя этому зверю – ахроматопсия. Что-то случилось с колбочками в глазах, и, как говорится, вуаля – работают одни палочки! Сам я не очень в этом разбираюсь. Врач сказал, что мой случай редкий, так как болезнь эта чисто наследственная и появиться от травм может только в виде исключения из правил. Этот чёртов доктор предложил мне подвергнуться многочисленным исследованиям, то есть попросту стать подопытным животным, но я, разумеется, отказался и выписался, наконец, из больницы. Впрочем за лечение я отблагодарил доктора, подарив ему напоследок двадцатипятилетний Chivas.
Мир предстал передо мной в чёрно-белом цвете, словно в старом телевизоре. Мне и раньше не хватало красок в этой безрадостной жизни, а теперь депрессия стала преследовать повсюду, где бы я ни оказался и куда бы ни взглянул. Рассказы ахроматов о своем житье-бытье не были драматичны, потому что эти люди уже родились с таким недугом и не могли ни с чем сравнивать. Но всё же одно утешение для меня осталось – восприятие красного цвета, и то, если он достаточно ярок. Все вокруг чёрно-белое, с полным диапазоном серых оттенков, и красный! Иногда такая картина выглядела потрясающе. Помню, минут сорок я стоял ночью на углу большого, сложного перекрестка и завороженно смотрел, как одновременно загорались красным сразу двенадцать светофоров. Будто праздничный салют вспыхивали посреди дождливой чёрно-серой безысходности яркие, слегка размытые сферы, перед которыми покорно останавливались автомобили. Мне тогда показалось, что я очутился в другом мире, в параллельной вселенной, в которой мокрая ночь единственное и правильное время суток.
