Vivre vite, mourir jeune
Живи быстро, умри рано
Всем привет! Меня зовут Тристан и я умер, когда мне было двадцать девять.
Это был чёртов февраль. Промозглый, весь ледяной, без капли снега. Я мчался по незнакомой дороге на ста тридцати и лишь разгонялся.
Идиот.
Когда в небесной канцелярии спросили, что я хочу взять с собой из человеческой жизни, я попросил сны, гараж и кофе. В итоге после каждого семнадцатого пассажира я мог поспать. Чёрт бы их побрал с их чёрным юмором. Кофе, благо, разрешили хоть круглосуточно – и на том спасибо! Зато гараж, цитирую: «Не больше семнадцати часов в месяц, милсдарь. Неиспользованные сгорают! Следующий!» – и всё это противным пискляво-гнусавым голоском.
Фу.
Так почему же они все-таки привязались к числу семнадцать? Потому что раньше это была моя любимая цифра. А потом, гребаного семнадцатого числа я вынес башкой стекло и протаранил бетонный столб. Всему виной драный поворот, в который на ста пятидесяти зайти невозможно, даже для меня. Хотя теперь могу, ага! Судьба та ещё сука, правда?
Я всегда хотел умереть молодым. Типо – красивый, сильный, ни забот, ни хлопот. Но, как говорится: «Когда ты летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной – ты уже летишь с моста». Так что, кем бы ты ни был, бойся своих желаний – эти мрази сбываются.
Теперь, спустя семнадцать (да, снова!) лет после смерти, я, наконец, смирился и перестал жалеть себя. А что? Мне нравится моя работа! Езди себе, разговаривай с людьми, слушай разные истории и подвози к нужным воротам. За эти годы я стал настоящим психологом человеческих душ. Фу! Как пафосно!
Зато мне везло. Редко попадался такой случай, как «половинки», или как я сам – «ни рыба, ни мясо». Да, кстати, это обидно было! Оказалось, меня привлекли на эту должность только потому что я чистенький. Ни плохого, ни хорошего. Лох, короче.
И наверное, так бы продолжалось вечность, если бы в один прекрасный день в мою машину не села маленькая девочка с ободранными коленками и пучком на голове. Дей. Мой первый мертвый ребенок.
Hic et nunc
Здесь и сейчас
Тристан Гельдер
2007 год
Переключаю передачу, кидаю сцепление, выкручиваю руля и бааамс! Входя в поворот, я резко давлю на газ, одновременно поглядывая в зеркало. Подмигнул себе. Красавчик, знаю! Подмурлыкнул какой-то русской песне, звучавшей по радио: “Твои тату на голом теле, всех заводит, что происходит…”. Да, я коренной англичанин, но тем не менее, знаю русский язык. Еще один плюс этой работы. Оно и понятно, я ведь обязан разговаривать с каждым пассажиром! А то, что я рукастый и починил давно сдохшую магнитолу… Так мы об этом никому не скажем, верно?
Поправил манжеты рубашки и слегка повернул зеркало. На заднем сидении, скукожившись от страха, сидела сухонькая старушка в цветастой косынке, старом, но добротном платье по щиколотку, неприметного серого цвета и новеньких белых сандалиях. Возраст её я, как ни старался, понять не смог. Она то качала головой в такт музыке, то недовольно поджимала губы. Я почти видел, как у нее в голове проносится: “Ну что за непотребство?!”
– Роза Викторовна, вы там как? – почти сочувственно спросил я. Но музыку выключать совершенно не собирался. В некомфортной обстановке куда проще увидеть истинное лицо. К тому же, когда человек говорит правду, никакая, даже самая отвратительная музыка его не отвлечет. Так-то.
– Ничегой, сынок, ничегой. Нормально я! Ты сам-то, стало быть, не расшибись! И это, Роза я. Не надо отчествов всяких, и так сойдёт, – миролюбиво заметила старушка, заметно трясясь. Я ясно видел, что ей страшно, но виду она так и не подала.
"Это достойно уважения!" – я мысленно присвистнул, отпустил газ и поехал на положенной скорости. И музыку чуть потише сделал.
– Скажите, Роза, вы понимаете, почему сели в эту машину? – как бы невзначай поинтересовался я.
– Так пагубла ж я, сынок! – удивилась бабуля моему вопросу. От нее волнами исходила тоска, ядом проникая мне под кожу. – У нас в селе оных богацких машин отродясь не водилось. Похараны я свои помню. И сандалики вот, белые, стало быть.
– Тогда, Розочка Викторовна, рассказывайте: как вы докатились до такой жизни… А точнее, смерти? – хмыкнув, спросил я, поглядывая в зеркало заднего вида. Да, от её смертной тоски меня может спасти только стеб и сарказм. А бабуля, похоже, не знала, куда себя деть. Смотрела куда-то мне в затылок и безудержно краснела. Тоска сменилась приторно-сладким ароматом унижения и чего-то еще, что я пока не сумел осознать.
"Весело катилась, походу" – мысленно хохотнул я.
– Как-как? Так! – отрезала бабуля, внезапно разозлившись. Браво, блин! Такой хоровод эмоций! Я прям балдею! Серьезно, постойте, я следить не успеваю! Резкий аромат враждебности сменился скорбью, неожиданно пахнущей золой. Похоже, до этого я не чувствовал этой эмоции… Очень интересно!
Я вновь вернулся взглядом к старушке и обомлел – вполне себе бодренькая, живая, готовая вскочить и отплясывать, она буквально на глазах осунулась и постарела до состояния мертвеца. Сейчас именно старушка… Даже запах почувствовался. Запах старости и… Безысходности.
Ну, знаете, когда заходишь в старую хибару, и первых пару минут не можешь дышать – кажется, что ты и сам мгновенно стареешь на энное количество лет. В нос ударяет запах плесени, нестиранных вещей и… Заброшенности.
Лицо испещрено морщинами, и каждая будто говорит мне: "Я прожила эту жизнь! А ты нет!".
– И всё-таки? – спокойно, уже без издевки спросил я. Старость нужно уважать.
– Народилась я в старом Хатежино. В семье еще два брата, а я середненькая, аккурат меж ними, – секунду помолчав, она продолжила. – Матушка в родах пагубла. – ее лицо исказилось от боли, хоть и притупленной годами. – И с одиннадцати лет хозяйство на моих плечах, стало быть. Батюшка пагуб, как мне пятнадцать исполнилось. Дождался пока подрасту, да сгорел за неделю от неведомой хвори… Вспоминал матушку, каялся, что сказать мнозе не успел. Лихорадил после матушкиных похав. И акурат на четверту пагодню пагуб. Это он Авдотью, мать мою, любил очень! Вот и ушел за ней.
"Надо же! А я и не думал, что такая любовь ещё существует" – с тоской подумал я.
– Брат скоро женился, а пасля и меня решил замуж выдать – молодая-то не хотела со второй бабой хозяйство делить… Дальше была супружеская жизнь. Где-то он мне в шею даст, где-то я его сковородкой по морде огрею… – по её лицу пробежало мечтательное выражение. "Неужели мужа бить нравилось?"
– А детей своих били? – перебил я.
– Била конечно, – просто ответила она. – А как не бить-то, коли слов не понимают?
Бабка ненароком освежила мои воспоминания и я резко дал по газам, намереваясь отвезти её если не в ад, то хотя бы подальше от себя. Коктейль из ярости, страха и отчаяния тек по моим венам вместо крови. Интересный факт: хочешь запомнить – обязательно забудешь. Хочешь забыть – будешь помнить вечно.
