Я стою у окна, вечер пью не спеша,
Ветер улицу треплет, где жмутся дома,
Меж собой не имея пространства для трав
И для злобно-крикливых кошачьих забав.
Каждый дом здесь из камня цвет имеет другой,
И бежит дева юная по мостовой,
Лужи в радугу пенит ногою босой,
Крик к луне извергая безлико-пустой.
Королевский насильник поспешает за девой,
И клешнями гремя телом вертится спелым,
Пластик матовой вьется на лапах волной,
Многоперый плюмаж восстает над главой.
И трехпалые руки уж направились к жертве,
Не успевшей согреть и двузначное лето,
И искусственный фаллос в нетерпеньи звенит,
Королевским наполненный семенем злым.
Нержавеющие растеклись миражи,
По пластинам спинным, чей древнеющий вид
Королем был воссоздан из детских обид.
Знаю я – не спастись от машины святой,
Что ниспослана к ней многодетной судьбой.
Коль была она неосторожно глупа,
Чтобы выйти на улицу в утренний час,
Значит будет ребенка носить короля,
Без надежды избавить себя от дитя.
Я смеюсь, вспоминая, что ошибались
Те машины в дождливые дни иногда,
За девичий смазливый мой лик принимая,
По мостам и каналам прогоняли меня.
Только был незаконно скользящим и ловким
Мой от стен отбивающий плесень побег,
И машины стонали, за мной пробираясь
Через узкие улицы нищенских бед.
Я скрывался от них в припортовых каналах,
Там где все за монету себя продают,
Где все черные язвы и пурпурные струпья
Обнаружили вечный уютный приют.
Здесь меня потеряет королевский насильник
Среди юбок коротких, корсетов и стали
В шуме праздном продажной и радостной твари
Коей здесь собран каждый волнующий вид,
Не забыв и про тех, кто собою манит
Только тех, кто видений не знал никогда
И кого не волнует русалок слюна,
На нее кто не тратит все павлиньи грехи,
Чтобы черною кровью с губ проклятья текли.
Я глоток совершу из бутыли тугой,
Обнищавшей под шрамом обвитой рукой.
Изумрудный янтарь мой язык обволок,
Но страдания те уж привычны давно.
Стая мыслей скупых собралась подо лбом,
Знаменуя четвертую полночь без сна.
Далеко за окном недоверчивый мир,
Воспаленными увлеченный шрамами,
Продолжает увечить себя восторженно,
Сообразно мечты ритуалам.
Разрушает и губит, сжигает и бьет,
Ни мутантов при том не щадя, ни сирот,
И соперника мне неспособный представить.
Я его превзошел, от него отказавшись,
И затворником став в краниальном огне.
Слышу стук я и звон у двери охмелевшей
От забытых любовниц гневных криков и ссор,
И вонзает в нее свою ярость топор.
Под ударами быстрыми стон издает,
Древо тонкое призрачным смехом огня,
От удара ноги щепы звонко летят,
И вторгается в келью чернобронный солдат.
Ярость криком поет сей клеврет бледнокожий,
Сапоги его с радостью злобной скрипят,
На бутылках, скользят что в паучьей прихожей,
В память о проведенных в страданьи закатах,
Обо всех не ссудивших мне нежностей тварях,
О растерянных женщинах, жадных блудницах
И коростах на их неподвижных ресницах.
Эти грузные твари в гремучей броне-
Респираторов морды, меч в потрепанных ножнах,
Там проходят, где бился, кружаясь и слетая
С торопливой блудницы высокий каблук,
Где меня оплетали, в пустоту увлекая
Змеи татуированных радостью рук.
Дуло цепляется за дерево липкое
От крови и спермы и глухого вина.
Если вспомнить, как много оно не услышало
Под кляпом искусанных пробок усталых,
Как много признаний неискренних
Вниманья его избежало,
Как можно плести после этого
Изысканных жалоб венок,
И в небо со взором неистовым
Причитаний исторгать поток.
На меня направив орудья увечные,
Обожженные мрачным огнем,
Солдаты в одеждах черных,
Под масками молчат золотыми.
И вот лейтенант, искалеченный
Шрамом поперек пустыни
Неприятного морщинам лба,
Мне бумаги отдает с королевской печатью,
И я, вспоминая свои закону
Не всегда угодные дела,
Гадаю, которое именно им открыло меня.
Неужели узнать довелось, что двенадцать
Было лет той нелепой блондинке,
Что, меня проглотив с восхищеньем,
И зевнув, и немного устало,
Обнаженная в солнечной пыли,
За мороженым открывала
Ржаводряхлую дверь в холодильник.
Иль они тайники обнаружили,
Где я прятал корень минзолы,
И стихи, непристойно наивные,
И старые с гиенами открытки.
Иль узнали, что дважды в месяц
Приходит ко мне посыльный.
С собою имеет ларец жестяной,
Где в холоде нежатся липком
Живительные эмбрионы,
Которых я готовлю с сыром.
Я забыл, что из этого может
Быть сочтено теперь преступленьем,
За что я должен буду ответить
Перед их многословным законом,
Как будто сухой его ветер
Может мысли воздвигнуть препоны.
Конверт разрываю я черным ногтем,
Лист красной бумаги тяну с королевской печатью
Неужели придется мне келью мою покинуть,
Отправится в неведомые дали,
Лежащие за порогом квартиры,
Забраться в сейф лифта серебристый,
Хранящий меня как древнюю драгоценность.
К насекомым кошмарам он меня спустит,
И крысиным доверчивым лицам,
Коими улицы полнятся нежные.
Эти в лохмотьях хвостатые беженцы
Здесь проповедуют новые войны,
Песни поют о красавицах хвостатых,
И, видя, как меня толкают в автомобиль
Шепчут, что мне не придти уж обратно.
А я, вцепившись в решетку стальную,
По-морскому взреву и завою,
И пошлю им воздушные поцелуи,
Закрою в отчаянии глаза уставшие,
Меж облаков искавшие южных
Сигнал о начале преображения,
Находя лишь шумы вырождения.
И, на черной скамье качаясь,
Я промчусь по улицам тихим.
Мотоциклы, меня сопровождая,
Расплескают свой треск многоликий,
В стекла древних домов
Вбивая его саранчою,
С крыш покатых и черепичных
Прогоняя сфинксов двуполых,
Чтобы я, одиннадцать женщин знавший
Себя королем ощутил на мгновение,
От призрачной затрясся жажды,
Испугавшись того откровения.
Город мне хорошо известен,
Мозаикой выложена карта
Районов дотла сгоревших
Во время бунтов упрямых,
Надеявшихся, что изменят
Порядок они эволюции
И права для себя впечатают
В сборник законов нелепых.
На несколько быстротечных минут
Я стану великой персоной.
Меня пронесут через город,
Уставший, унылый и сонный,
И люди, вставая у окон,
Вспыхивающих сияньем вечерним,
Гадать будут, кто был отправлен
На вечное заточенье.
С удивленьем тоскливым отметив,
Путь мой на восток бредущим,
О себе оставлю на стене железной
Пару строк, царапающих душу.
Мне жаль прекрасного моего тела,
С плечами, на которых четыре поместится кошки,
Мне жаль, что моему пятнистому члену
Не пробовать больше невинниц истошных.
Прильнув к изгрызенной ржавой решетке,
Я таю в мерцании огней проблесковых,
И пуля, что снайпером обучена метким,
С ликующим воплем бьет в шлем матовый
Мотоциклиста, замыкавшего кавалькаду —
То ему от революционеров награда
За покорность тому, кто ими признан тираном,
Но свергнуть кого не решаются,
Ибо нет среди них ему равного.
Я смеюсь, я ловким стрелкам завидую,
Каждый вечер выгуливающим винтовку,
