1.
Зачумленными годами греет смерть мечтанья мира,
Нет тоски в монаха келье, нет печали и унынья.
Жадно вьется на страницах букв извилистый розарий,
Звери все во снах желают в сей проникнуть бестиарий.
Десять лет работа длится, не предвидится скончанья,
Слово в слово повторится сочетание страданий.
Обовьются краснословьем мрачной древности сказанья,
Будет всем глупцам грядущим обо тьме напоминанье.
И впивается в бумагу гнев пера неудержимый.
Кашель тело сотрясает, но незыблема решимость.
Пусть дрожат, немеют пальцы и от холода слабеют,
Все, что мудростью сочится передать другим успеют.
А она течет в чернилах благовонным ядом жадным,
Отнимающим у солнца всю его скупую сладость.
И в рисунках междустрочных и в извилистых гравюрах
Сохраняется преданье о чудесных авантюрах.
Мудрецы в темницах гибнут, истекают кровью раны,
Камни древних мавзолеев покрываются бурьяном,
Рыцари вершат насилье над невинной юной девой,
Площадь бьется городская в крике исступленном ведьмы.
За волной не видно моря, берега навек исчезли,
Месяц звезды соблазняет, неудачливый повеса,
Призраки судов почивших пробиваются сквозь пену,
И скрываются в туманах песни как мотив нелепой.
В тусклой бездне сеют искры зачарованные змеи
И медузы проплывают недоверчивою тенью,
Злобный смех звучит дельфина, что детей ко дну уносит,
Призрак между скал блуждает, ищет автора доноса.
Ждут красавицы лесные в свой капкан единорога,
В монастырь уйти мечтает недалекий недотрога,
Моряки в штормах блуждают, принося друг друга в жертву,
Идол каменный терзает плоть язычников презренных.
Сонм видений безупречных сей скрипторий заполняет
Ветер в окнах скорбно дует, сон злосчастный прогоняет
Нет секретам мирозданья средь мирских сомнений места
Будут все они сокрыты под тоскою палимпсеста.
2.
Над нами метели смеялись ретивые,
Бураны ласкали нас острыми гривами,
Сиянье небес извивалось доверчиво,
Как жизни желание злопеременчиво.
Мы шли сквозь торосы, пургу пробивая
И льды расходились, под солнцем стеная.
Вы были верны мне, сильны и легки
И слушались каждого взмаха руки.
Все было отчаяньем гиблого снега,
Исчезли вопросы, сомненья, ответы.
Унынье за шагом лишь шаг растворяет,
Шипит в полынье темнота неживая.
Потеряны сани под треснувшей льдиной
И с ними все наши припасы погибли,
И ветры кружатся, моля о прощеньи,
В себе неизбежное грея решенье.
С ножом поднимаясь, иду я к упряжке,
Я выживу в этом безумьи миражном.
Я день завершу и я буду счастливым,
Я стану великим, коль ночь передвину.
Я каждого вырастил из двадцати,
Мы вместе прошли километры пути,
Я дал имена, я кормил и лечил,
Расчесывал шерсть и командам учил.
Блистает в глазах ваших мудростью скорбной
Небесных отчаяний огненный коготь.
Судьба наша всем в этом мире ясна.
Рыдает, согнувшись в затменьи, луна
К земле повернем мы, желая весну,
День каждый из вас отнимает одну.
И жесткое мясо застрянет в зубах
И солнце сверкнет на доверчивых льдах
Вернусь я в тот дом, уходили откуда
Мы вместе и будет считаться за чудо,
Что выжил я, злым холодам вперекор,
Скрывая навечно свой мертвый позор.
До смерти до самой, мучительно громкой
Я буду внимать лаю вашему звонкому.
Вы каждую ночь у постели моей
Петь будете песню полярных огней.
Я буду вставать, гладить вас и рыдать,
Словами нежнейшими всех вас ласкать,
А вы, языками шершавыми робко
Мне будете слизывать слезы неловко.
И так до утра буду я вспоминать
И каждого буду по имени звать.
Вас двадцать в снега уходило со мной
И лучше бы я не вернулся домой.
3.
Один на планете, один на Суматре,
Вокруг и извне опоясанный мантрой,
Тебя я искал и чрезмерный покой
Меня вовлекал в увлеченье тобой.
Уверенной властью дымились обманы,
Меж бедер твоих мои скрылись садханы,
И только тогда начиналась весна
Когда я к твоим направлялся устам.
4.
Острова исчезают в пугливой сепии,
Небо забывает о градиенте.
Мы с тобою весь мир обмеряли
Каналами и пулеметными лентами.
Из трюма в трюм пробираясь, как крысы,
За собой волокли рюкзаки и ругань,
И красавицы на страницах истерзанных
Улыбались нам из-под коротких юбок.
На прикладе разбитом чужие молитвы,
Все деньги исчезли в гнилых поцелуях.
Семя свое изливая над полем битвы,
Я считаю ангелов на кончике пули.
5.
Ничего уже не снится, не сверкает, не пьянится,
И предательским соблазном не влечет к своим устам.
Нет уж губ, что поцелуем смерть забыть о нас заставят,
Не осталось подозрений, радость что несут сердцам.
О предательства искусстве позабыли, как о чувствах,
Что бессонницу пророчат и дрожащие мечты,
И в неверии ревнивом уж никто не пишет письма,
Чтоб супругов опорочить сладострастной похвальбой.
Стало чистым все и легким, верным и смущенно-скромным,
Позабыло об улыбках, переменчиво кривых,
За которыми скрывались вдохновенные подлоги
И восторженного блефа одурманенная сыпь.
6.
Оскопленная тень, извиваясь, кричит
И растерянный хищник смущенно рычит.
Плоть отчаянной яркостью ищет обман,
Чтоб о смерти забыть, что бредет по следам,
И о камень стучит и звенит на стекле,
И лукавит и грезит и вьется во мгле,
И крылами рассвет прогоняет, смеясь,
И нас нежно ласкает, притворно глумясь.
Между пальцев течет рассудительный гной,
Что иные зовут неотступной судьбой,
На плече расцветает нарыв золотой
И разверстая рана чарует собой.
Словно кровь в тишине полнолунного сна,
Мои мысли текут, соблазняя слова.
Снова вижу я в чуть приоткрытом окне
То, что сквозь лихорадку является мне
На далеком, слепом, каменистом холме,
На кургана согбенной в рыданьях спине,
Посреди тех лесов, изгоняющих сны,
Чьи деревья для виселиц только годны,
Если ж их на корабль для мачты привлечь,
То чудовищ морских воспылает вдруг желчь,
Будут к судну тянуться они и шипеть,
И ко дну его бросят и над ним будут петь,
Посреди того леса, где каждой весной
Спорят крыса и муха о жизни гнилой,
Головою поникнув, мужи хоронили
Гроб с девицей, что в жизни над ними царила.
Место им в кабаках, где я часто лежал,
Где мне пьяный матрос пустотой угрожал,
В ловкой драке где зубы я часто терял,
Незнакомцев ласкал, забывал, засыпал.
Но я вижу тоску в их глазах неживых,
На губах, от рождения бледно-немых.
Каждый помнит о деве лишь несколько слов,
Горсть земли первым каждый бросить в яму готов.
Никому не любовница, никому не жена,
Всем желанна и все ж никому не верна,
Волос черный как радость убийцы-слепца,
Грудь невольно взволнует и родного отца
И желанье растраты возбудит у скупца.
Руки силой полны, и укусом маня,
Губы тонкой волной свет приветствуют дня.
Нет на шее витка от веревки тугой,
Вены целы и яд не уродует кровь,
Ни болезни, ни злого убийцы рука
Не коснулись сей девы, но смерть нелегка
Для нее оказалась и множество дней
Неустанно она танцевала пред ней.
