Я вхожу в здание университета неспешным шагом. До первого занятия остаётся всего каких-то семь минут. Меня никогда нельзя было отнести к числу особо прилежных учениц, приходящих заранее и подолгу сверяющихся с расписанием на доске. Нет, я не училась из-под палки ни в начальной школе, ни в старшей и отдаю себе отчёт, что желание стать врачом требует отдачи более колоссальной, чем самопожертвования в любой другой отрасли и профессии. Но я не вылетела с первого курса, и одно лишь это уже чего-то да стоит. Многие мои однокурсники оказались за бортом ещё тогда, сломались на первых же экзаменах, а я по-прежнему здесь, хожу по коридорам учебного заведения и настраиваюсь на первый учебный день на втором году обучения. Он не сулит мне ни новых впечатлений, ни знакомств с ровесниками, но рутина по-своему прекрасна. Буквально каждое мгновение наших жизней всё равно не может быть наполнено интересными приключениями и захватывающими дух эмоциями. Поистине яркие моменты, действительно оставляющие след в душе о себе и людях, невероятно редки, отчего и представляют особенную ценность, когда мы вспоминаем о них.
– Ты так и не надумала одолжить мне эту свою блузку хотя бы на день?
– Чёрт, Хейзел, напугала.
Я вздрагиваю не столько от голоса подруги, сколько от того, как она дёргает ткань в вечном непонимании, когда же я наконец начну одеваться нормально, а не так, будто сразу после учёбы отправлюсь в клуб. Не вызывают нареканий лишь мои кофты, свитера и прочие вариации одежды поверх бюстгальтера, в то время как короткая длина юбок, едва прикрывающая края чулок, буквально выводит Хейзел из себя. Она живёт в твёрдой убеждённости, что это неприлично, а я считаю, что если не сейчас, то никогда, ведь тело не становится моложе, и потому значительную долю совместно проводимого времени дома, на учёбе и за проведением досуга мы тратим на споры, в которых нам ещё ни разу не удавалось прийти к какому бы то ни было компромиссу. Мы познакомились, став соседками по комнате в общежитии, и обычно приходим на занятия вместе. Но вчера я провела на заключительной летней вечеринке гораздо больше времени, чем предполагала изначально, и Хейзел не удалось растолкать меня до своего ухода. Я еле-еле стащила себя с кровати уже после того, как за ней закрылась дверь, ведущая из нашей мини-гостиной в общий коридор.
– Так надумала или нет?
– Это обычная чёрная блузка с круглыми белыми вкраплениями. Что ты к ней так привязалась? Можно найти что-то наподобие в любом магазине.
– То есть твой ответ железно отрицательный?
Хейзел прислоняется к доске справа от меня со скрещёнными на груди руками и обиженным выражением лица, пока я, несмотря на своё довольно ровное отношение к учёбе без готовности просиживать за учебниками и тетрадями ночи напролёт, внимательно убеждаюсь в отстутствии изменений в сегодняшнем графике. Подруга вздыхает пару раз, но если таким образом она надеялась заполучить мою милость, то соответствующая театральность ей нисколько не помогает.
– Я люблю тебя и дорожу тем, что ты есть в моей жизни, но мои вещи только мои. Не хочу, чтобы ты дулась на меня. С тобой это, правда, никак не связано, – тихо говорю я, думая о предстоящей через несколько минут анатомии. Из того, что мне доводилось слышать и читать о данной дисциплине, в самом начале нам предстоит учить термины на английском и латинском языках, умея при этом соотносить каждый термин с конкретным анатомическим образованием. Впоследствии объём информации будет лишь возрастать, а из-за востребованности каждого нового термина при изучении последующих тем уменьшить его никогда не удастся. И легче со временем точно не станет. Именно так действует принцип от простого к сложному. – Я закончила. Можем идти.
В аудитории царит оживление, характерное для тех случаев, когда в ней ещё нет того, кто непосредственно отвечает за то, чтобы вложить в наши головы хоть какие-то знания касаемо своей дисциплины. Мы с Хейзел, как обычно, поднимаемся почти на самый верх, и я обвожу класс быстрым взглядом прежде, чем склоняюсь над телефоном в намерении выключить звук. Мне, конечно, не стать отличницей, но я уважаю тех, кто тратит на нас своё время и пытается сделать из нас врачей, на которых в вопросах здоровья всегда смогут положиться обычные люди. Мы с Хейзел недолго перешёптываемся о том, каким может оказаться наш новый преподаватель, сосредоточенные друг на друге, когда вокруг вдруг воцаряется безусловная тишина словно по щелчку пальцев. Ещё даже не подняв головы, я понимаю, что это он, пришедший, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей. А потом… За минувший с момента поступления год мне ни разу не доводилось видеть ни одного преподавателя или приглашённого профессора, который бы выглядел подобным образом. И дело тут не в том, что лекции у нас вели лишь представители сильно взрослого поколения. Просто мне вообще не казалось возможным, чтобы руководство учреждения позволило кому-либо из преподавательского состава появиться на работе в джинсах, клетчатой рубашке с завёрнутыми рукавами и двумя расстёгнутыми сверху пуговицами в сочетании со спортивными ботинками. Но забудьте об этом. Всё вышеперечисленное мною не так уж и важно. Внешний вид меркнет на фоне лица, как у греческой скульптуры с самыми идеальными его пропорциями, и голоса, которым мужчина приветствует класс и представляется. По жизни мы все видим сотни и даже тысячи лиц, слышим немало голосов и позволяем другим услышать то, как звучит наша собственная речь. Но не все черты лица и то, с какой тональностью, с каким настроением говорит человек, буквально врезаются нам в память, чтобы остаться там на веки вечные. Я поклялась себе, что забуду изумрудно-малахитовые глаза с вкраплениями приглушённого серого оттенка, бархатно-хриплый голос, взъерошенные руками волосы и тело, которому позавидует любой мужчина-модель с обложки журнала. Но мысли о проведённых вместе ночах и пережитых ощущениях, словно предавших меня с тех пор, так и не дали двигаться дальше. Всего три ночи. Короткие, будто вспышка молнии или полёт падающей звезды, и быстро исчерпавшие свой лимит. Но, оглядываясь назад и так не прекратив вспоминать, я бы отдала многое на свете, чтобы их повторить.
Для меня он был просто Себастианом. Просто парнем старше почти на семь лет. Двадцать пять против восемнадцати. И ни слова о фамилиях друг друга. Я никогда и не спрашивала о ней, и он в свою очередь тоже. Это не казалось принципиально важным. И я не думала о том, чтобы примерять её к своему имени и мысленно пробовать новое сочетание на вкус. Я лишь думала, что он живёт в Нью-Йорке, и, может быть, ещё и поэтому, стоя у доски с расписанием и увидев, как зовут преподавателя анатомии, не провела ни единой аналогии между «моим» Себастианом и Себастианом Скоттом, которого мне предстояло увидеть через считанное количество минут. И к тому же в тот момент рядом находилась Хейзел, которой я отвечала и поддерживала наш разговор. В моей голове всё ограничилось лишь теплом при мысли о том, что когда-то я знала человека, носящего такое же имя, была той, с кем он проводит время и кого целует так, как будто завтра умрёт и уже не успеет познакомиться ни с одной другой девушкой. Благодаря его невольному посылу, оказавшись на распутье, я сумела определиться, чему и кому хочу посвятить свою дальнейшую жизнь после школы. Я увлеклась сильнее, чем предполагала, ощутила готовность приложить усилия и настроилась на выплату образовательного кредита и после окончания обучения, но я не могла и подумать, что это один и тот же человек. Такое случается в кино, но не в реальности. Продолжая рассуждать подобным образом, я смещаюсь правее по сидению, чтобы быть максимально загороженной другими людьми. Чтобы Себастиан Скотт не увидел меня столь скоро. Или не увидел вообще до окончания этого трёхчасового занятия.
