Ночь, черная, теплая ночь, сполохи красных и синих огней, бегущий свет фар, надрывный вой полицейской сирены – и распахнутые настежь двери, зияющий провал в земле. Холод. Могильный холод стылого камня – дыхание подземелья. Узкий луч фонаря падает вниз на ступени, шарит по голому бетону… Шаг, еще… Светлое пятно дрожит на полу, и чей-то голос за спиной: «Осторожно, там нет перил». Пятно света медленно заползает в угол, темнота отступает: тонкие выпрямленные пальцы, обнаженная рука, лицо в ореоле рассыпавшихся черных волос… застывшее, мертвое, и слепые глаза – белесые, высохшие. Наташа! Это же моя Наташа… А наверху, на земле, слышатся голоса, хлопают дверцы мобилей, отчаянно воет сирена…
Виктор Делано вскинулся, сел на постели, потряс головой, отгоняя кошмар. Сирена продолжала кричать. С трудом соображая, где находится, он потер лицо и потянулся к настойчиво гудящему коммуникатору.
– Мм?
– Будь добр, подойди к Ларкину, – раздался в ответ натянутый холодный голос – такой холодный и натянутый, что Виктор едва узнал Кэттана Морейру. – И побыстрее. – Кэтт отключил связь.
Кажется, я что-то проспал? Вот что значит прилечь после обеда – тут-то самое интересное и происходит. Он обулся, заправил рубашку, натянул форменную куртку, мельком заглянул в зеркало – мерзость какая, глаза б мои не смотрели! – пригладил волосы и выскочил из дому.
Поселок был невелик, но Виктор Делано жил на самой окраине, и до шефа полиции Эдмунда Ларкина идти было с километр. Виктор быстро шагал мимо двухэтажных коттеджей, окна которых отливали мягким розовым блеском; небо над головой стало зеленоватым, а заходящее солнце таяло в затянувшей горизонт жемчужной дымке – к дождю.
Он свернул на дорожку к дому, который не без иронии именовался полицейским Управлением. Под началом у Ларкина было три человека: старожил Луис Шелтон и прибывшие на Изольду две недели назад Виктор Делано с Кэттаном Морейрой. Шеф ворчал и жаловался, что с появлением сумасбродного Делано не стало никакого покоя и лучше бы Кэттан увез его обратно на Франческу, на что Кэтт снисходительно улыбался и призывал шефа потерпеть.
Виктор и сейчас был готов отколоть какой-нибудь номер, например, с грохотом ввалиться в Управление через открытое окно, но его остановил донесшийся изнутри голос Кэтта:
– Чисто по-человечески, ты не можешь меня посылать. Хочешь угробить Делано – твое право…
– Никого я не хочу гробить, нотабене, – перебил Ларкин; присловье у него такое было – «нотабене». – У нас нет выхода.
Виктор вошел через распахнутую настежь дверь.
– Что это шеф против нас замыслил? – обратился он к Кэтту, оглядев всех троих.
Луис Шелтон поднялся из своего любимого кресла, в котором, бывало, сиживал часами, болтая с Ларкиным о том, о сем, и кивнул на освободившееся место:
– Садись.
Виктор остался стоять.
– За какие грехи, шеф, вы решили нас с Кэттом извести?
– Сядь, тебе говорят.
– Луис, – повернулся он к Шелтону, – что такое затевает наше славное начальство?
– Да сядь ты наконец! – не выдержал Кэтт.
Пожав плечами, Виктор пристроился на убогом стуле в углу. Эдмунд Ларкин, невысокого роста, широкоплечий, внушительный, медленно поднялся из-за стола, обошел его и присел на край. Посмотрев тяжелым взглядом на Кэтта, он обратился к Виктору:
– У нас гости. «Десперадо» на орбите.
Виктор присвистнул, и охота корчить шута пропала. «Разбойник», «Головорез», «Убийца» – так нарекли этот корабль. Построенный неизвестными инженерами из космических глубин, «Десперадо» был космическим пиратом, беспощадным и неуловимым. Убийца, чье появление невозможно ни предсказать, ни предотвратить, громада, против которой оказались бессильны все доступные человеку способы уничтожения, неуловимый хищник, охотник за звездолетами. Взяв корабль в плен, он убивал на борту все живое, выводил из строя аппаратуру и возвращал мертвую скорлупу. Неизвестно откуда являясь и невесть куда пропадая, «Десперадо» бесчинствовал на галактических трассах вот уже три с лишним месяца.
– Но нас-то он не тронет, – проговорил Виктор. – Мы же не на орбите, а на поверхности.
Ларкин громко и выразительно вздохнул, словно большой компрессор.
– А почта придет согласно расписанию, – сказал он, всем корпусом поворачиваясь к Кэттану Морейре.
Кэтт сидел, ни на кого не глядя, хмурый и замкнутый.
– Буксир уже выбросили, – добавил Шелтон. – Только наш разбойничек плевать хотел, даже с места не тронулся. Буксир мимо просвистел да и учесал, еле вернули, а он не заинтересовался ни вот столько.
Все правильно – поначалу «Десперадо» проглатывал управляемые автоматикой корабли и, сытый, убирался восвояси, но уже месяца два как перестал на них покупаться.
– Разбирается, собака, где пустой корабль, а где с экипажем, – заметил Виктор.
Луис подошел к окну, поглядел в зеленоватое закатное небо.
– Почтовика ждет.
Ларкин снова посмотрел на Кэтта.
– У нас есть корабль, – сказал он. – И есть пилот. Так что даже если Кэттан отказывается… Ты отказываешься?
Кэтт вскинул голову, и его мягкие, бархатные глаза неожиданно стали враждебными.
– Да, отказываюсь. Я выслушал твои доводы и считаю, что это вздор.
Виктор поерзал на стуле. В животе зародился неприятный холодок. Профессиональных пилотов на Изольде нет, и единственный человек, способный хотя бы вывести звездолет на орбиту – он сам, Виктор Делано, двадцати четырех лет, научившийся пилотированию на Франческе, когда они с Наташей одно время баловались на тренажерах. Но… Но он же не сможет этого сделать.
– Ладно. Ты справишься и один, – повернулся к нему Ларкин. – Взлетишь, пристроишься к «Десперадо» и будешь перед ним выделываться, пока он не клюнет. Хотим мы того или нет, надо освободить путь почтовику, нотабене. Разбойник сожрет одного и уберется… – Ларкин замолчал, перехватив тревожный взгляд, который бросил Виктор на Кэтта.
Тот поднялся, пересек комнату и встал рядом с другом – изящный, тонколицый, с большими кофейного цвета глазами, похожий на актера, надевшего полицейский мундир во время съемок. На Франческе он работал экспертом в криминалистической лаборатории.
Кэтт с Виктором составляли колоритную пару. Виктор Делано был отчаянно, сумасшедше красив, но Ларкин мог бы поклясться, что красота эта ему не в радость: он стесняется своего лица. Не нравятся Виктору ни ярко-синие глаза, ни черные брови, ни пепельные кудри; единственный неоспоримый плюс – не приходится каждый день бриться. То есть вообще не приходится, что при извечной мужской лени немало значит.
Не повезло парню: когда он, обгорелый, полумертвый, лежал в клинике, никто и не спросил, какое лицо он бы себе выбрал, и врач делал пластические операции по собственному разумению. Во всяком случае, так объяснил сам Виктор, когда Ларкин задал ему прямой вопрос.
